Только не слушайте у меня альбомы «Битлз». Вот главное, о чем я прошу. Я могу согласиться на Джоплин, потому что до сих пор считаю смешным, что Тим думал, будто она жива и черная, а не мертва и белая. Но я не хочу слышать «Битлз», потому что они слишком крепко связаны с болью во мне, в моей душе, в моей жизни, во всем случившемся.
Я сама не вполне способна рационально мыслить, когда доходит до этого, особенно до самоубийства моего мужа. Я слышу у себя в голове мешанину Джона, Пола и Джорджа с Ринго, молотящим где-то позади, с обрывками мелодий и слов, осуждающих выражений, свойственных душам, на долю которых перепало страданий, хотя и не в том смысле, что я могу ухватить, за исключением, конечно же, смерти моего мужа, а затем смерти Кирстен и, наконец, смерти Тима, но, полагаю, хватит об этом. Теперь, когда Джон Леннон застрелен, пробрало каждого, как и меня когда-то, так что я могу, б***дь, перестать жалеть себя и присоединиться ко всему остальному миру — не лучше, чем все они, но и не хуже.
Часто, оглядываясь назад на самоубийство Джеффа, я обнаруживаю, что переставляю даты и события в последовательности, более удовлетворяющей моему рассудку, то есть я редактирую. Я сокращаю объем, вырезаю мелочи, ускоряю темп с тем, чтобы, например, больше не вспоминать осмотр тела Джеффа и его опознание. Мне удалось забыть название гостиницы, куда он переехал. Я не знаю, как долго он там пробыл. Насколько я понимаю, он не очень долго слонялся по дому, когда Тим и Кирстен уехали в Лондон. Вскорости от них пришло письмо, напечатанное, подписанное ими обоими, но почти наверняка написанное Кирстен. Может Тим его и продиктовал. В этом письме был первый намек на значимость находки. Я не осознала, что в нем подразумевалось, но Джефф понял. Так что, возможно, он съехал сразу после него.
Более всего меня удивило внезапное озарение, что Джефф собирался принять сан — однако какая в том была цель, ввиду роли его отца? Но от этого ничего не осталось. Джефф не хотел заниматься чем бы то ни было. Он не мог стать священником. Его не волновала и любая другая профессия. И он оставался тем, кого мы в Беркли называем «вечный студент». Он никогда не переставал посещать университет. Может, раз ушел и вернулся. Какое-то время наш брак не ладился. 1968-й у меня весь в пробелах — возможно, целый год и выпал. У Джеффа были эмоциональные проблемы, о которых я позже вытеснила какие бы то ни было воспоминания. Мы оба позабыли об этом. В районе Залива всегда была бесплатная психотерапия, чем мы и воспользовались.
Я не думаю, что Джеффа можно назвать — можно было назвать — психически больным. Он просто был ужасно несчастным. Порой это не побуждение умереть, но несостоятельность тонкой природы, утрата чувства радости. Он постепенно выпадал из жизни. Когда он встретился с той, кого искренне захотел, она стала любовницей его отца, после чего они вдвоем улетели в Англию, бросив его изучать войну, к которой у него не было никакого интереса, бросив его ни с чем там, откуда он начал. Он начал без интереса — и закончил без интереса. Один из докторов сказал мне, что, по его мнению, в период между уходом от меня и самоубийством Джефф начал употреблять ЛСД. Это только предположение. Однако, в отличие от теории о гомосексуализме, оно может быть верным.
В Америке каждый год тысячи молодых людей сводят счеты с жизнью, но до сих пор сохраняется обычай регистрировать подобные смерти как несчастные случаи. Чтобы уберечь семью от позора, сопровождающего самоубийство. И действительно, есть нечто постыдное в том, что юноша или девушка, может еще подросток, хочет умереть и добивается своей цели — умирает до того, как, в известном смысле, успеет пожить, успеет родиться. Мужья бьют своих жен, копы убивают черных и латино, старики роются в мусорных баках или питаются собачьей едой — засилье позорных укладов. Самоубийство — единственное постыдное — явление, которого у нас не в избытке. Еще есть черные тинейджеры, которые за всю свою жизнь так и не найдут работу — не потому, что ленивы, а потому, что нет работы, и потому, что у этих парней из гетто нет мастерства, которое они могут продать. Дети убегают, находят стриптиз в Нью-Йорке или Голливуде. Они становятся проститутками и заканчивают тем, что их тела разрубают на куски. Если в вас нарастает порыв убить спартанских гонцов, сообщающих результаты сражения, итог битвы при Фермопилах, то, конечно, убейте их. Я и есть эти самые гонцы и сообщаю вам то, что вы почти наверняка не хотите слышать. Лично я говорю только о трех смертях, но и их было более чем необходимо. В этот день погиб Джон Леннон. Не хотите убить тех, кто донес об этом весть? Как говорит Кришна, когда он принимает свою подлинную форму, свою универсальную форму, форму времени:
Весь этот люд Я решил уничтожить.
В битву ты вступишь иль битву покинешь,
воинам этим пощады не будет.
Это ужасное зрелище. Арджуна увидел то, в существование чего поверить не может:
Ты их, облизывая, пожираешь
огненной пастью — весь люд этот разом.
Переполняя сияньем три мира,
Вишну! — лучи Твоей славы пылают.
[47]
То, что видит Арджуна, некогда было его другом и возничим. Человеком, как он. То было лишь одной стороной, личиной доброты. Кришна хотел уберечь его, сокрыть истину. Арджуна возжелал увидеть настоящую форму Кришны, и он увидел. Теперь он не будет таким, как прежде. Спектакль изменил его, изменил навсегда. Это подлинный запретный плод, разновидность познания. Кришна долго выжидал, прежде чем показать Арджуне свой настоящий образ. Подлинная форма, форма всеобщего разрушителя, наконец проявилась.
Мне не хотелось бы вгонять вас в уныние, подробно описывая боль, но между болью и повествованием о ней есть существенная разница. Я рассказываю о том, что произошло. Если в знании есть чужая боль, то в незнании таится угроза. В неприятии заключается громадный риск.
Когда Кирстен и епископ вернулись в район Залива — не на постоянно, а, скорее, заняться смертью Джеффа и проблемами, возникшими из-за нее, — я заметила, что в них обоих произошли перемены. Кирстен выглядела изнуренной и жалкой, и это не показалось мне следствием одного лишь шока от смерти Джеффа. Она явно была больна в чисто физическом смысле. С другой стороны, епископ Арчер показался мне более оживленным по сравнению с тем, каким я видела его в последний раз. Он взял на себя все заботы касательно Джеффа. Он выбрал место для захоронения, подобрал надгробный камень, он произнес панегирик и совершил все прочие обряды, будучи одетым полностью по сану, и он все оплатил. Надпись на надгробии тоже была результатом его вдохновения. Он выбрал фразу, которую я сочла полностью приемлемой, — это девиз, или основополагающее изречение, школы Гераклита: «Все течет, все меняется». На лекциях по философии нам говорили, что его придумал сам Гераклит, но Тим объяснил, что изречение сложилось уже после него, в одной из школ, что продолжали его учение. Они верили, что реально одно лишь течение, то есть перемены. Может они были правы.
После похорон мы собрались втроем, вернулись в квартиру в Злачном квартале и попытались отдохнуть. Прошло какое-то время, прежде чем кто-то из нас начал говорить.
