Кирстен прилетела на несколько дней раньше Тима. Я не встречала ее в аэропорту, а увиделась с ней в ее номере на верхнем этаже «Отеля святого Франциска», на том же величественном холме Сан-Франциско, где стоит и собор Божественной Благодати. Я застала ее, когда она усердно распаковывала свои многочисленные чемоданы, и я подумала: Бог ты мой, как молодо она выглядит! По сравнению с тем, какой я видела ее последний раз… она просто сияет. Что произошло? На ее лице убавилось морщин, она двигалась с гибкой проворностью, а когда я входила в номер, она посмотрела на меня и улыбнулась — даже без намека на недовольство, без различных скрытых упреков, к которым я так привыкла.
— Привет, — сказала она.
— Черт, ты выглядишь великолепно!
Она кивнула:
— Я бросила курить. — Она вытащила пакет из чемодана на постель. — Я привезла тебе пару вещичек. Остальные плывут почтой, я смогла вбить только эти. Не хочешь посмотреть прямо сейчас?
— Я все не могу прийти в себя от того, как здорово ты выглядишь, — только и сказала я.
— Тебе не кажется, что я похудела? — Кирстен подошла к одному из зеркал в номере.
— Вроде того.
— Кораблем идет еще огромный кофр. А, ты же видела его. Ты помогала мне паковать его. Мне надо многое тебе рассказать.
— По телефону ты намекала…
— Да, — ответила Кирстен. Она села на кровать, достала сумочку, открыла ее и достала пачку «Плейерз». Улыбнувшись, она прикурила сигарету.
— Я думала, ты бросила.
Она машинально затушила сигарету.
— Иногда я все-таки курю, просто по привычке. — Она продолжала улыбаться мне, как-то исступленно и в то же время загадочно.
— Ну, так что это?
— Посмотри там, на столе.
Я посмотрела. На столе лежала тетрадь.
— Открой ее, — велела Кирстен.
— Хорошо. — Я взяла тетрадь и открыла ее. Некоторые страницы были чистыми, но большинство было исписано небрежным почерком Кирстен.
— Джефф вернулся к нам. С того света.
Скажи я в тот миг: леди, да вы совершенно спятили — это ничего не изменило бы, и я действительно не порицаю себя за то, что так и не произнесла этих слов.
— Ага, — кивнула я. — Вот оно что. — Я попыталась разобрать ее почерк, но не смогла. — Что это значит?
— Явления, — заявила Кирстен. — Вот как мы с Тимом их называем. Он тыкает иголкой у меня под ногтями по ночам и останавливает все часы на шесть тридцать — именно в это время он умер.
— Вот это да!
— Мы вели записи, — продолжала Кирстен. — Мы не хотели рассказывать тебе об этом в письме или по телефону, мы хотели рассказать лично. И я ждала до этого момента. — Она возбужденно воздела руки. — Эйнджел, он вернулся к нам!
— Что ж, хоть потрахаюсь, — автоматически ответила я.
— Сотни случаев. Сотни явлений. Давай спустимся в бар. Это началось сразу же, как мы вернулись в Англию. Тим ходил к медиуму. И тот сказал, что все это правда. Мы знали, что это правда. Никому и не надо было говорить нам, но мы хотели действительно быть уверенными, потому что думали, что, возможно — только возможно, — это всего лишь полтергейст. Но это не полтергейст! Это Джефф!
— Вот же черт.
— Думаешь, я шучу?
— Нет, — искренне ответила я.
— Ведь мы оба были свидетелями этому. И Уинчеллы, наши друзья в Лондоне, видели тоже. А теперь, когда мы снова в Соединенных Штатах, мы хотим, чтобы и ты была свидетельницей и записывала увиденное для новой книги Тима. Он пишет об этом книгу, потому что это имеет значение не только для нас, но и для каждого, ведь это доказывает что после смерти здесь человек существует в другом мире.
— Да, — согласилась я. — Пойдем же в бар.
— Книга Тима называется «Из иного мира». Он уже получил за нее десять тысяч авансом, его редактор считает, что она безоговорочно будет расходиться лучше всех его предыдущих книг.
— Стою пред тобой в изумлении.
— Я знаю, что ты мне не веришь. — Теперь ее голос был безжизненным, в нем появились нотки гнева.
— И почему это мне в голову пришло не поверить тебе? Потому что у людей нет веры. Может, когда я прочитаю тетрадку.
— Он — Джефф — поджигал мне волосы шестнадцать раз.
— Вот это да!
— И он разбил все зеркала в нашей квартире. И не один раз, а несколько. Мы просыпались и видели, что они разбиты, но мы не слышали звона, никто из нас ничего не слышал. Доктор Мейсон — тот медиум, к которому мы ходили, — сказал, что Джефф дает нам понять, что прощает нас. И тебя он тоже прощает.
— Ах!
— Не язви по этому поводу! — взвилась она.
— Честное слово, я не буду пытаться язвить, — ответила я. — Как ты понимаешь, это так неожиданно для меня. Я молча ухожу. Я, несомненно, приду в себя, потом. — И я направилась к двери.
На одной из своих лекций на КПФА Эдгар Бэрфут обсуждал форму дедуктивной логики, созданную индусской школой. Она очень старая и весьма изучена — не только в Индии, но и на Западе. Это второй способ познания в буддизме, посредством которого человек приобретает точное знание и который называется анумана, что на санскрите означает «измерение, умозаключение через другую вещь». В нем пять стадий, но я не буду вдаваться в подробности, потому что это очень сложно. Здесь важно то, что если пять этих стадий пройдены правильно — а система содержит меры предосторожности, посредством которых можно точно определить, действительно ли эти стадии пройдены, — можно быть уверенным, что из допущения получено верное заключение.
Особый лоск анумане придает третий шаг — иллюстрирование (удахарана). Он требует так называемого неизменного сопутствования (вьяпти, буквально «проникновение»). Анумана, как форма дедуктивного умозаключения, действует только в том случае, если вы совершенно уверены, что действительно располагаете вьяпти — не сопутствованием, но неизменным сопутствованием. (Например, поздно ночью вы слышите громкие, пронзительные повторяющиеся хлопки; вы говорите себе: «Это, должно быть, обратная вспышка двигателя, потому что когда в автомобиле происходят обратные вспышки, возникает такой звук». Именно здесь индуктивное умозаключение — то есть заключение от результата назад к причине — не срабатывает. Вот почему многие логики на Западе полагают, что индуктивное умозаключение как таковое сомнительно и что опираться можно только на дедуктивное умозаключение. Индийская анумана стремится к так называемому достаточному основанию. Иллюстрирование требует действующего — не предполагаемого — соблюдения во всех случаях на том основании, что сопутствование, которое не удается проиллюстрировать, нельзя допускать.) У нас на Западе не существует силлогизма, полностью тождественного анумане, за что нам должно быть стыдно, ибо, обладай мы столь строгой формой для проверки нашего индуктивного умозаключения, епископ Тимоти Арчер мог бы знать о нем, а знай он о нем, он понял бы, что если его любовница по пробуждении обнаруживает свои волосы опаленными, то в действительности это не является доказательством того, что дух его мертвого сына вернулся с того света или, по существу, восстал из могилы. Епископ Арчер мог бросаться — и он действительно кидался — такими терминами, как гистеропротерон, потому как эта логическая ошибка известна в греческом, то есть в западном, мышлении. Но анумана происходит из Индии. Индусские логики определили типичное ошибочное основание, которое разрушает ануману, назвав его хетвабхаса («лишь видимость основания»), — оно затрагивает только один шаг ануманы из пяти. Они выявили все типы способов, которые обламывают на хер, эту пятишаговую структуру, любому из которых человек с интеллектом и образованием епископа Арчера мог бы — или даже должен был бы последовать. Тот факт, что он смог поверить в то, что несколько таинственных необъяснимых происшествий доказывают будто Джефф не только все еще жив (где-то), но и общается с живыми (как-то), показывает, что, как и у Валленштейна с его астрологическими схемами во время Тридцатилетней войны, способность к точному познанию непостоянна и в конечном счете зависит от того, во что вы хотите верить, а не от того, что есть. Индусский логик, живший века назад, мог с одного взгляда распознать основную ошибку в умозаключении, утверждавшем о бессмертии Джеффа. Так желание верить поражает рациональный разум, когда бы и где бы они не вступали в конфликт. Вот все, что я могу предположить, основываясь на том, что теперь видела.
