Надеюсь, я правильно передала термины. Информацией об автомобилях я целиком обязана Биллу. Кирстен слушала с безразличием, епископ Арчер выказывал по крайней мере деланный интерес, хотя у меня и сложилось впечатление, что это была лишь поза. То, что он интересовался и даже кое-что понимал, мне казалось просто невозможным: для епископа вещи, подобные схождению колес, были тем же, что и метафизические вопросы для остальных — лишь догадками, да к тому же и несерьезными.
Когда Билл отправился на кухню за банкой «Куэрс», губы Кирстен изрекли какое-то слово, обращенное ко мне.
— Что? — переспросила я, приложив руку к уху.
— Одержимость, — кивнула она важно и с отвращением.
Вернувшись с пивом, Билл продолжил начатую тему:
— Твоя жизнь зависит от подвески твоей машины. Поперечная торсионная подвеска обеспечивает…
— Если я еще хоть что-нибудь услышу о машинах, — прервала его Кирстен, — то начну визжать.
— Прости, — ответил Билл.
— Билл, — подключился епископ, — если бы мне пришлось покупать новую машину, то какую мне следовало бы взять?
— А сколько денег…
— Деньги есть, — уверил епископ.
— БМВ. Или «мерседес-бенц». Одно из преимуществ «мерседеса» — его невозможно угнать. — Он рассказал о поразительно сложных замках на «мерседес-бенц». — Их трудно открывать даже приставам. — Закончил он. — За то время, что вору необходимо для проникновения в «мерседес-бенц», он может обнести шесть «кадиллаков» и три «порше». Поэтому они предпочитают не связываться с ними, так что можно оставлять магнитофон в автомобиле. С любой же другой тачкой его приходится таскать с собой. — Затем он рассказал нам, что именно Карл Бенц разработал и построил первый практичный автомобиль, приводимый в движение двигателем внутреннего сгорания. В 1928 году Бенц слил свою компанию с «Даймлер-Моторен-Гезелльшафт», образовав «Даймлер-Бенц», которая и начала выпускать автомобили «мерседес-бенц». Имя Мерседес было дано в честь какой-то маленькой девочки, которую Карл Бенц знал, но Билл не помнил, была ли она его дочерью, внучкой или кем еще.
— Так, значит, Мерседес было не именем конструктора машины, — сказал Тим, — а именем ребенка. А теперь это детское имя ассоциируется с одним из лучших автомобилей в мире.
— Именно так, — подтвердил Билл. Он рассказал нам еще одну историю, которая известна лишь немногим. Доктор Порше, разрабатывавший как «фольксвагены», так и, естественно, «порше», не придумывал двигателя с воздушным охлаждением. Он натолкнулся на него в Чехословакии, в какой-то фирме, когда немцы вошли в страну в 1938-м. Билл не помнил названия чешского автомобиля, но это была мощная и очень быстрая машина с восьмицилиндровым двигателем, а не с четырехцилиндровым, которая переворачивалась так легко, что немецким офицерам в конечном счете запретили ездить на них. Доктор Порше модифицировал высокоэффективную восьмицилиндровую конструкцию по личному приказу Гитлера. Гитлер добивался, чтобы разработали двигатель с воздушным охлаждением, потому что надеялся пустить «фольксвагены» по автострадам Советского Союза, когда Германия захватит его, а из-за погоды, холода…
— Думаю, тебе следует купить «ягуар», — снова прервала его Кирстен, обращаясь к Тиму.
— О нет — запротестовал Билл, — «ягуар» — одна из самых неустойчивых и ненадежных машин в мире. Он слишком уж сложный, его приходится держать в мастерской почти все время. Впрочем, его бесподобный двигатель с двумя верхними распределительными валами, быть может, наилучший высокоэффективный двигатель из когда-либо созданных, за исключением шестнадцатицилиндрового двигателя туристических автомобилей тридцатых годов.
— Шестнадцатицилиндрового? — изумилась я.
— Они были слишком лощеными, — ответил Билл. — Между дешевыми автомобилями тридцатых и дорогими туристическими был огромный разрыв, такого сейчас нет… Сейчас марки варьируются от, скажем, твоей «хонды-цивик» — основного транспортного средства — до «роллсов». Цена и качество возрастают небольшими шагами, что хорошо. Это мера изменений в обществе между тогда и теперь. — Он начал рассказывать о паровых автомобилях, и почему этот замысел не удался, но тут Кирстен встала и со злостью посмотрела на него.
— Думаю, я пойду спать, — заявила она.
— Когда я завтра выступаю в «Лайонс клаб»?
[62]
— спросил ее Тим.
— О боже, у меня эта речь незакончена.
— Я могу выступить экспромтом.
— Она на пленке. Мне надо всего лишь переписать ее.
— Ты можешь сделать это утром.
Она молча таращилась на него.
— Как я сказал, я могу выступить экспромтом.
— Он может выступить экспромтом, — обратилась Кирстен ко мне и Биллу. Она продолжала пристально смотреть на епископа, который даже неловко заерзал. — О господи!
— Да что такое? — не выдержал Тим.
— Ничего, — она направилась в спальню. — Я перепишу ее. Это не было бы хорошей идеей, если бы ты… Не знаю, почему нам вечно приходится заниматься этим. Обещай мне, что не разразишься одной из своих тирад о зороастрийцах.
Тихо, но твердо Тим ответил:
— Если я должен отследить источники мысли Отцов Церкви…
— Не думаю, что «Лайонс» хотят услышать о святых в пустынях и монашеской жизни второго века.
— Тогда это именно то, о чем мне следует говорить, — заявил Тим. Он обратился ко мне и Биллу. — Некоего монаха отправили в город, чтобы он отнес лекарство заболевшему праведнику… Имена здесь не так уж и важны. Важно то, что заболевший праведник был великим, одним из самых любимых и почитаемых на севере Африки. Когда же монах добрался до города, пройдя долгий путь через пустыню, он…
— Спокойной ночи, — не выдержала Кирстен и удалилась в спальню.
— Спокойной ночи, — ответили мы.
Помолчав, Тим продолжил рассказ, негромко обращаясь ко мне и Биллу:
— Когда монах вошел в город, он не знал, куда идти. Блуждая во тьме — а была ночь, — он натолкнулся на нищего в сточной канаве, совершенно больного. Монах, поразмыслив над духовной стороной дела, помог нищему, дав ему лекарство — и вскоре у того появились признаки выздоровления. Но теперь у монаха ничего не было для заболевшего великого праведника. Поэтому он вернулся в монастырь, из которого пришел, ужасно боясь, что же ему скажет настоятель. Когда он рассказал ему, что сделал, настоятель успокоил его: «Ты поступил правильно». — Тим умолк. Какое-то время мы все сидели молча.
— Это так? — спросил Билл.
— В христианстве не делается различий между простыми и великими, бедными и небедными. Монах, отдав лекарство первому же встреченному больному, вместо того чтобы сохранить его для великого и прославленного праведника, заглянул в самое сердце своего Спасителя. Во времена Иисуса для простолюдинов существовал презрительный термин… они отвергались как «ам-ха-арец» — еврейское выражение, означающее просто «народ земли» и подразумевающее, что они не имеют никакой значимости. И именно к этим людям, «ам-ха-арец», и говорил Иисус, именно с ними он общался, ел и спал, то есть спал в их домах, хотя порой он ночевал и в домах богатых, ибо даже богатые не отвергаются. — Мне показалось, что Тим был чем-то подавлен.
