Глава 3. Бронзовая треуголка Архипенко
Ночь прошла без снов. Анж поднялся в замечательном настроении. Он уже знал, чем сегодня займется. После завтрака с мадам Донадье художник надел заботливо выглаженный хозяйкой сюртук, захватил цилиндр и любимую трость из красного дерева с набалдашником в виде маленького глобуса. На плечо повесил кожаную сумку с карандашами и чистыми картонами для эскизов.
Он решил прогуляться до Монпарнаса, где его ожидало небольшое дело.
Небо с утра покрылось легкими тучами. Жара отступила. Анж решил не брать зонт: если и пойдет дождь, он будет легким и быстротечным.
Дежан не сомневался, что скульпторы в это утро окажутся на месте. А потому не спешил, отбросив мысль о поездке на фиакре или такси. Художник шел по знакомым улицам и с детским любопытством разглядывал прохожих, дома, витрины магазинов. На некоторых афишных тумбах он замечал остатки плакатов работы великого Мюша́, чьими усилиями была преумножена слава Сары Бернар.
Анжу приветливо улыбались окна. В отблесках стекол Дежан угадывал знаки грядущих перемен. Порой замечая угрюмые лица прохожих, он думал: эти люди больны чтением газет и излишне серьезно воспринимают напечатанное в политических колонках. Молодежь заставляет себя учиться ненависти к немцам и Австро-Венгерской империи. Сам-то Анж в свое время бывал и в Берлине, и в Вене, познакомился в тамошних развеселых кабачках с уймой шумных поэтов, художников, просто хороших людей. Поэтому ему было странно и неловко слышать от знакомых нелестные отзывы, а то и откровенную брань по отношению к немцам.
Эти мысли не слишком подходили его радужному настрою. Дежан отвлекся и начал размышлять о предстоящей работе. События вчерашнего дня, пожалуй, самого странного в его жизни, отдались в памяти неожиданно яркой вспышкой. Он поймал себя на мысли, что с самого момента пробуждения гнал воспоминания прочь. Было ли происшедшее реальностью? Отчего же он, собираясь на прогулку, старался не глядеть на стул с лежавшим на нем белоснежным орехом?
Это боязнь поверить в невероятное. Было ведь! И палуба, и раскаленные пушки, и девушка с загадочно неуловимыми чертами. Определенно – нет, несомненно! – и красавица у прибоя, и та, в салоне такси, связаны одной непостижимой тайной.
Увы, знамения не всегда бывают красноречивыми.
Воспоминание заставило Дежана вглядываться в проезжающие мимо автомобили и экипажи. Но было бы слишком прозаично, если б он сию минуту увидел ту женщину…
И что принесет карнавал?
Ощущение чуда, настоящего, близкого…
Вдохновение завладело им. Подходя к мосту Конкорд, он посмотрел направо, где дальше, над мостом Александра III возвышались колонны. Предчувствие вновь зашевелилось в сердце, и Анж ускорил шаг.
– Дай силы, Господи, принять волю Твою, – художник вглядывался в тучи. – Я сумею выдержать всё, кроме насмешки…
Его лица коснулись первые капли дождя. Дежан застегнул сюртук и поднял ворот.
Решив сделать крюк, он зашагал к рынку Муфтар. Там художник приобрел увесистый кусок говядины, завернутый в плотную бумагу, пышный пучок лука и – на всякий случай – пару бутылей кальвадоса. Ходить с утра в гости он считал вполне нормальным. А творческие люди, особенно в монпарнасском «Улье», были готовы весело провести время и днем, и ночью.
Дежан вышел на задворки Парижа. О том, что он выбрал правильное направление, свидетельствовало мычание коров, которых мясники гнали на бойню. Переступая через бурые лепешки, коими была усеяна дорога, Анж двинулся дальше, к Данцигскому тупику.
Пейзаж изменился. Появилась аккуратная, пересеченная дорожками лужайка, на которой то здесь, то там были рассыпаны скульптуры, многочисленные и разнообразные. Сама круглая башня «Улья» – широкая, двухэтажная, с крышей в китайском стиле, высилась над остальными постройками. В прошлом это был винный павильон, привезенный сюда с выставки 1900 года его нынешним владельцем – скульптором Франсуа Буше. Хозяин поселил здесь отчаянно нуждавшихся в крове и пропитании художников, скульпторов, поэтов. Будучи человеком добрым, он брал за проживание мизерную плату, а порой и забывал о ней вовсе.
Дождик закончился.
Дежан взглянул на часы и вздохнул. Прогулка по Парижу затянулась. Он достиг «Улья» только к двум часам. От усталости чуть гудели ноги. Мясной сок протек из бумажного пакета и намочил рукав.
Анж заметил, что стекла в окне второго этажа разбиты. Интересно, давно ли Шагал отсутствует дома?
– Ха-ха, – пробормотал художник. – Смешно.
От двери в «Улей» раздался плеск и басовитое уханье. На улицу потек мутный ручеек воды.
– Ну-ка, кто это там? – нарочито громко произнес художник по-русски.
Из-за дверного косяка показался ехидно прищуренный глаз и край пышных усов.
– Ого-го! – загорланил бас. – У нас гость!
Затем обладатель баса, глаза и усов сам показался в дверном проеме – двадцатисемилетний киевлянин Саша Архипенко, скульптор талантливый, наделенный от природы могучими руками и не менее могучим юмором. Сейчас он был в грубой полотняной рубахе и широких штанах. Его одежда выглядела удивительно чистой, зато руки вплоть до высоко закатанных рукавов покрывал слой подсыхающей глины.
– Здравствуй, Андрей Всеволодыч! Это я фартук решил постирать. Ты унюхал, не иначе: у меня кальвадос и хорошая компания.
– Еще не вечер! – Анж потряс кожаной сумкой, где меж картонов звякнули бутыли.
– Так чего не к вечеру пришел-то? – хохотнул скульптор. – А раз пришел, не морщься.
Из «Улья» донесся необычайно тонкий противный звук, от которого у Дежана побежали мурашки. Мгновением позже звук повторился на новой, низко гудящей ноте.
– Чертов румын снова терзает скрипку. Пойдем, развеселим, а то помрет от тоски и нас за собой утянет, карпатский упырь! – Скульптор с шутливой злостью ударил кулаком по животу одной из кариатид, охранявших вход в «Улей».
В крохотной мастерской-склепе Саши вдоль стен были прибиты многочисленные полки. Они прогибались под тяжестью бронзовых, гранитных, мраморных, гипсовых статуй и статуэток. У двери стояла бадья с глиной, ведро воды и кипа эскизов. Под окном лежал большой деревянный человек с руками и ногами на шарнирах. Он был выкрашен в ярко-красный цвет.
На полу друг против друга сидели маленький художник с лицом обезьянки Хаим Сутин и огромный, бородатый Константин Бранкузи – он-то и водил смычком по скрипке, добрая треть грифа которой утопала в его мохнатой лапище. Дальше, у окна, на одном из стульев примостился самый старший гость – поляк, признанный мастер скульптуры, почтенный Ксаверий Дуниковский. При появлении Анжа Бранкузи отложил смычок, Дуниковский привстал с поклоном, а Сутин, до этого с детским восторгом слушавший игру румына, сгорбился и опустил бегающие глаза.
– Вон туда, на мой стул, – указал Архипенко на свободное место у окна. – Сейчас пить будем, гулять будем. Кажется, все здесь понимают по-русски, – он оглядел сидящих.
