– И о деле говорить будем, – подвел итог Дежан. – Собственно, за этим я и пришел.
– Дело секретное? – заинтересовался Архипенко. – А то давай разольем для почину да выйдем на воздуся.
– Поешь архиереем, – заметил Анж. – Секрета вовсе нет. И делать-то тебе ничего не надо.
– Па-а-анятно. Ты будешь меня рисовать.
Дежан положил пучок лука и сверток с мясом на стол. Затем вытащил из сумки бутыли и перемотанные бечевой картоны.
– Слушай, Хаим, не в службу, сбегай-ка за стаканами к Добринскому или Налейве, – попросил Архипенко.
– За стаканами – так я! – обиделся Сутин. – И наливать буду как самый младший?
– Ну, от этого я тебя освобожу, – ухмыльнулся в усы Саша – всё равно разливать поровну не умеешь. Будто и не художник, никакого глазомера.
– А вот и буду! – наивно возмутился Сутин. – Я художник!
– Договорились, – подмигнул Анж. – А мы Марику не скажем, что ты ему окна камнями побил.
Сутин покраснел и с гордо поднятой головой вышел из комнаты.
– Кстати, а где Шагал? – спросил Анж.
– В Витебск уехал, к родным.
– Ясно. Все уезжают, – пожал плечами Дежан. – Может, и не многие вернутся.
– Сейчас тяжело, – кивнул Архипенко. – Ну, да на всё Божья воля.
– Спаси нас Езус! – по-католически, слева направо, перекрестился Дуниковский. – Вот и Вильгельм Лембрук едет в Берлин. Какая тут политика! Он кроме своих скульптур ничего не видит, а должен бежать. Вы же знаете, сейчас раз немец – значит, шпион. А немкой, тем более красивой и белокурой, лучше бы панночке и не рождаться: их полиция хватает просто так. Видели плакаты на улицах, где блондинки за бокалом шампанского подслушивают разговоры французских и английских офицеров? Еще одна жестокая глупость войны. Но каждый сам знается на своем патриотизме. Я здесь живу неплохо и считаю, что многим обязан Франции. На днях запишусь в Национальный легион и буду спасать мир.
Прибежал Сутин со сложенными пирамидкой стаканами.
– Налейва и Добринский ушли в «Клозри-Де-Лила», – отрапортовал он. – Зато я взял у Кико́ина.
Дуниковский прошептал Анжу:
– Кикоин недавно вынул Хайму из петли. Не добже, – и громко обратился к Сутину: – Отнеси-ка ему после полбутыли кальвадосу, подзенькуй за стаканы.
– Непременно отнесу! – расцвел улыбкой Хаим, и глаза его стали светлыми и веселыми. – А это мясо, да? Пожарим?
Архипенко посмотрел на Дежана. Тот кивнул.
– Тогда все на двор! – распорядился Саша. – Вместе со стульями!
* * *
Компания расположилась за «Ульем», подальше, чтобы дым от костра не заползал в окна ротонды. Вместо вертела Архипенко принес стальной прут. Бранкузи с Сутиным отправились за дровами. Дежан откупорил ножом первую бутыль.
– Анжей, у меня к тебе просьба, – сказал Дуниковский. – Хочу лепить твою голову. Добже? Хорошая голова, необычная. Не сглазить бы, только может получиться шедевр. Так что помалюешь Сашонека, а я тебя. Или, может, займу у Саши кусок глины.
– Добже, – согласился Дежан. – Лепи свой шедевр, потом отдашь крестьянам на пугало.
– Что ты! – нахмурился Дуниковский. – Вы, русские, себя не цените и не любите. Вот только Серж Дягилев себя любит. До речи, он меня приглашает в свой балет делать декорации… Ты умен, талантлив, а говоришь, как дитя. Тебе не хватает уверенности.
– Может, и так, – согласился Дежан. – Разве что вы и цените. Только где найти любовь – и в себе, и в других? Мало ее на свете.
– Не печалься, Анжей, – скульптор хлопнул его по плечу. – Будет день и будет пища. Живи, как знаешь. Любовь сама тебя найдет.
– А то как же! – подтвердил Архипенко. Он отобрал у Дежана нож и приступил к нарезке мяса. – Еще на свадьбу пригласишь. Мы праздновать умеем и любим. Правда, Хаим?
Сутин и Бранкузи уже вернулись, принесли ветки и разломанные доски.
– От твоей правды не скроешься, Александр, – с акцентом, очень медленно расставляя слова, произнес Бранкузи. – Сейчас унюхают из окон и тоже слетятся. Нашел бы того, кто сказал: художник должен быть голодным… и убил бы.
Архипенко воткнул в землю две деревянные рогатки. Сверху положил на них прут, щедро унизанный кусками говядины.
– Костя, у тебя вроде были спички, – обратился он к Бранкузи. – Уж будь добр, расстарайся…
Когда пламя, раздутое мощными легкими румына, хорошо разгорелось, Анж отобрал бутыль у Сутина и наполнил стаканы.
– За вечное вдохновение! Пускай судьба полюбит нас, а мы ответим ей взаимностью!
– Виват вдохновению! – поддержал Архипенко.
Звякнули наполненные до краев стаканы.
– Андрей, ты бы рассказал, зачем тебе понадобился мой портрет, – напомнил Саша.
– Да вот, решил сделать из тебя пирата, – улыбнулся Анж. – Не возражаешь?
– Любопытно, – оживился Архипенко. – Я согласен. Только объясни, зачем.
– Ты бы у Фредэ спросил. Или у Пижара.
– Или у Лулу, – Саша с хрустом вгрызся в луковицу. – Не темни.
– Через неделю на Холме будет пиратский карнавал. Приглашаются все художники, поэты, скульпторы, само собой. Так что готовьте костюмы, иначе Фредэ не пустит. Я рисую афишу.
– А почему пиратский? – с восторгом спросил Сутин.
– Об этом узнаете на самом карнавале. Будет сюрприз. Очень странный, надо сказать. Папаша просил не сообщать.
– Не люблю сюрпризов, – сказал Дуниковский. – Особенно там, где много вина. То, я думаю, сюрприз хороший?
– Ну, хоть пытайте! – развел руками Анж. – Кому как. Там разберетесь.
– Саша, а ты вырежешь мне из дерева саблю? – загорелся Сутин. – Костюм я сделаю сам.
– Будет тебе сабля. Принимаю заказы! Вот Ксаверию, к примеру, я вырежу костыль и запасную ногу. Согласен, Дуня?
– Я тебе не Дуня с брудными пятками! – взвился Дуниковский. – Я е по́ляк шляхетной фамилии!
– Ладно, не кипятись! – расхохотался Архипенко. – Буду называть тебя Саввой!
Саше, этому жизнерадостному человеку с шапкой всклокоченных волос, пушистыми усами и бакенбардами, Дежан слегка завидовал. Внук иконописца и сын механика-изобретателя, Архипенко учился в Киеве и Москве. После переезда в Париж получил громкую славу. Около двух лет назад по всей континентальной Европе прогремела выставка его работ. Аполлинер хвалил скульптора на все лады, но слава не испортила Александра. Дежан завидовал не успеху, а самой личности – цельной и сильной. Архипенко шутил с друзьями, но не зло; смело вступал в борьбу с соперниками, но без излишней жестокости. Впрочем, врагов у него было мало, а волевой взгляд из-под низких густых бровей убеждал в том, что с этим человеком куда выгоднее завести дружбу. Именно благодаря взгляду и сильной натуре скульптора, Анж решил сделать его первым персонажем своей афиши.
