– Спасибо, – Дежан ответил учтивым кивком. – Мадам Донадье говорила, что вы можете дать совет. Кстати, вам наверняка не удалось позавтракать. Сейчас я что-нибудь принесу.
– Не стоит беспокоиться, – ответил гость. – С вашего позволения, я посмотрю картину поближе.
– Да, конечно! – Анж придвинул к холсту один из стульев. – Благодарю вас за визит. Мне чрезвычайно приятно принимать в доме…
– Я так и думал, – перебил его мсье де Селейран и почти вплотную придвинул лицо к пахнущей свежей краской картине. – Всё дело в глазах.
Мадам Донадье и Анж переглянулись.
– Молодой человек, у меня не слишком много времени, – заговорил гость. – Так что прошу выслушать меня внимательно. Не хочу прямо указывать на недостающую деталь, иначе не оставлю вам простора для фантазии. Догадаетесь сами. Зато открою тайну, которую, надеюсь, вы никому не расскажете. Вы, молодой человек, должны быть благодарны мадам Донадье за то, что она весьма настойчиво уговаривала меня приехать…
Он обвел слушателей взглядом и начал рассказ.
– Сейчас, мсье Дежан, я поведаю вам удивительную вещь. Мой кузен Анри-Мари-Раймон де Тулуз-Лотрек-Монфа жив и ныне пребывает в добром здравии.
Анж словно врос в стул. Он впился глазами в лицо говорившего, пытаясь отыскать в его мимике хоть малейший признак насмешки.
– Да, в ночь с восьмого на девятое сентября тысяча девятьсот первого года он выздоровел, – мсье де Селейран был доволен впечатлением, которое произвели его слова. – И, более того, полностью исцелился.
За окном скрипнуло. Анж едва не подпрыгнул от неожиданности.
– Мадам Донадье, если вас не затруднит, задвиньте шторы, – попросил гость. – Мне не желательно подходить к окну. Благодарю. А теперь позвольте продолжить.
Тем летом стояла одуряющая жара. Все молились о дожде. И к вечеру восьмого сентября разразилась долгожданная гроза. Позже я усмотрел в этом роковое знамение, ведь Анри родился тоже во время грозы. Мой бедный двоюродный брат уже почти не мог говорить. Он очень мучился. Было ясно, что это агония. Чтобы облегчить страдания умирающего, я время от времени давал ему глоток грога. Тогда Анри ненадолго переставал бредить.
Наш общий друг Луи Паскаль нервно вышел из комнаты, сказав, что мы мешаем больному спокойно умереть. После нас ненадолго покинула монашка, до этого молившаяся у изголовья брата. Они с графиней Аделиной – матерью Анри, которую все называли Аделью, – отправились встречать вернувшегося из Парижа отца. Все знали, что граф Альфонс был взбалмошным и себялюбивым, а теперь окончательно выжил из ума, и опасались, чтобы он не учинил какую-нибудь глупость.
Граф пришел и спокойно уселся у постели. Он слушал, как молятся графиня Адель и монахиня. Так продолжалось всего несколько минут, пока Старику Сахему, как дразнил его Анри, не стало скучно. Тогда он решил заняться важным делом: стянул свой ботинок, выудил из него резинку и стал бить ею мух прямо на подушке умирающего сына. Брат, который был в сознании, повернул голову и обозвал отца старым дураком. Представьте, тот даже не услышал.
Они никогда не испытывали друг к другу горячих родственных чувств. Чья в том вина, трудно сказать. Поначалу Альфонс буквально отказался от сына, который стал калекой и даже не мог сесть в седло для участия в соколиной охоте, любимом занятии графов Тулузских. А потом уже Анри не прощал отцу предательства.
Мать не решалась сделать графу замечание. Альфонс был здесь полным хозяином и творил, что вздумается.
Скоро битье мух тоже наскучило графу. Он стал серьезен, взглянул на часы и ушел, сказав, что у него есть очень важное дело. Все вздохнули с облегчением.
Вскоре Анри умер…
На этом заканчивается правда, которую знают родственники и еще живые немногочисленные друзья Тулуз-Лотрека. И начинается другая правда, сказочная.
Тапье де Селейран в задумчивости прошелся по комнате, затем снова занял место у картины.
Анж терпеливо ждал продолжения.
– Анри был еще жив, когда в одной из башен замка Мальроме зазвучали выстрелы. Графиня Адель сказала, что Альфонс окончательно спятил и теперь охотится на гнездящихся в башне сов. Казалось, звуки выстрелов окончательно доконают несчастного Анри. Он снова впал в забытье. Монашка попрощалась и вышла. Графиня Адель предложила ее проводить. Так я остался наедине с умирающим.
Вскоре Анри затих. Мне показалось, что брат уже умер, и я направился к двери, чтобы позвать графиню. Внезапно меня остановил очень знакомый звук…
Потомок древнейшего рода графов Тулузских заливисто храпел!
Его щеки порозовели, грудь вздымалась спокойно и равномерно. Честно говоря, я испугался столь разительной перемены. Ведь никогда до этого мне не приходилось стоять у смертного одра, и я не знал, какими бывают последние минуты умирающего. Ноги сами вынесли меня из комнаты: я бросился искать мадам Аделину. Она уже возвращалась. Наверное, мой вид был настолько встревоженным, что графиня оттолкнула меня и кинулась в комнату.
На пороге нас встретил новый раскат здорового храпа.
Потом мать долго молилась у постели сына. Живого сына… Это было чудо.
Вскоре Анри де Тулуз-Лотрек начал выздоравливать. Причем не просто выздоравливать. У него правильно срослись переломанные в детстве шейки бедер, ранее доставлявшие ему невыносимые мучения. Он начал ходить и уже почти не хромал. Затем, спустя полгода, фигура его начала распрямляться и приобретать пропорциональные формы. Коротенькие ручки и ножки брата выросли до нормальных размеров, будто природа почувствовала вину перед несчастным и принялась исправлять последствия своей жестокой шутки. В конце концов, Анри стал нормальным мужчиной. Только теперь он не покидает Мальроме, а если и выезжает, то большей частью за границу, где нет знакомых. И правильно, подальше от соблазнов Парижа! Конечно, кое-кто из близких знает о его метаморфозе. Теперь и вы посвящены в тайну. Полагаюсь на ваше слово.
– Я клянусь молчать! – подтвердил Анж. – Но как мадам Донадье удалось уговорить вас?..
– Она рассказала вашу историю.
Вдова серьезно кивнула в ответ.
– Простите за любопытство, мсье де Селейран, – художник заерзал на стуле, – но что все-таки произошло?
– Надеюсь, вторая часть моего рассказа натолкнет вас на некоторые мысли по поводу портрета. Ваша история располагает к ответной откровенности, и я расскажу даже больше, чем предполагал вначале. Нет-нет, мадам Донадье, вы тоже можете остаться и выслушать историю до конца. Я настаиваю.
Он прокашлялся и снова взглянул на холст.
– Отменная работа… Портреты были страстью моего кузена. Причем портреты не только людей, но и коней. Их морды он выписывал с особой тщательностью и правдивостью. Любовь к лошадям передалась Анри от отца. В остальном он был обделен практически всем, особенно родительской лаской. Графиня Адель любила его, но не смела открыто проявлять чувства в присутствии Старика Сахема.
