На следующем листе – еще меньше.
Затем – еще…
Светлану он рисовал такой, какая она была в жизни. Один к одному, прекрасный ростовой портрет. Но как же теперь вписать маслом самые миниатюрные детали? Он взял тонкую кисть и беспощадно выщипал почти всю щетину, оставив лишь несколько волосков. Надо хорошо разбавлять масло, чтобы эти волоски удержали на себе ничтожно маленькую капельку краски. Ни в коем случае не следует забывать о прозрачности и едва уловимых оттенках, почти невидимых невооруженному глазу. Это дело для мастера медальонных портретов…
Анж вспомнил, что где-то в его нераспакованном багаже лежит старое увеличительное стекло.
* * *
…Грубая работа. Зря испорчена кисть. Несколько оставшихся волосков гнутся в любую сторону, только не в нужную. Может, дело в неуклюжих пальцах? Нет, скорее с непривычки.
Плохо ложится краска. И это на бумаге. А каково будет на рельефной текстуре холста, изначально не предназначенной для тончайшей работы?! Всё не так. И неудобно в одной руке держать кисть, а в другой лупу. После часа работы от напряжения деревенеет шея и устают глаза.
Дежан в сердцах отбросил кисть. Испещренная полусотней мелких масляных пятен-набросков, поверхность картона глядела на Анжа как-то по-детски виновато. Конечно, художник не собирался в точности вырисовывать миниатюрный автопортрет. В глубине души он понимал, что достаточно символа, стилизации. Но и этого еще надо достигнуть.
А что, если попытаться рисовать иглой? Интересная мысль.
Анж отыскал английскую булавку. Окунул острие в белое масло, перенес капельку краски на бумагу, затем бережно размазал пятнышко в виде овала-лица. Рука чуть дрогнула, овал вышел неровным. Художник вытер острие и аккуратно выбрал им лишнее. Получилось довольно сносно. Однако при этом заныли указательный и большой пальцы, которыми он сжимал булавку. Нет, так он лишь зря утомит руку.
Что еще?
Наверняка у Светланы есть цыганская игла. Вдавить ее тем концом, где ушко, в дерево с обратной стороны карандаша. Нет, подобная конструкция не подойдет. Игла будет выступать слишком далеко. Если ее втиснуть глубже меж волокон дерева, оно попросту расщепится.
Так, дальше. Обычное чернильное перо тоже не годится. Несмотря на свою идеальную тонкость, оно при малейшем давлении будет расходиться надвое…
О, это ближе к истине! Анж направился к подоконнику, на котором лежали листы бумаги.
Еще при первом посещении этой комнаты ему не показалось: действительно, из-под стопки бумаг выглядывал едва заметный уголок плоской деревянной коробочки. Там художник обнаружил с десяток почти новых, совершенно нетронутых стальных перьев. Дежан выудил одно из них и бережно отогнул правую половинку. Результат оказался превосходным. Уплощенное с боков и вместе с тем необычайно тонкое острие несомненно выигрывало по сравнению с обычной иглой. Наскоро примотав перо грубой нитью к карандашу, он получил новый удобный инструмент. Анж тут же испытал приспособление на деле и остался доволен.
Минут через десять художник уже свободно владел изобретением.
Дежан плотно задвинул шторы, зажег свечу и поставил ее сбоку от листа – там, откуда должен был падать свет нарисованного фонаря. После чего художник изобразил карандашом глаз и, внимательно присматриваясь к своему отражению в зеркале, точно уловил светотени. Теперь он без труда поместил в самом центре зрачка свой микроскопический, в четверть ногтя, автопортрет.
Глава 5. Минута Рождества
Новый ночной кошмар, и нет спасения…
Художнику привиделось, что он находится в гостиной своей прежней квартиры и поливает у разбитого окна припорошенные снегом цветки перуанского гелиотропа. На улице в кромешной тьме мечется обезумевшая толпа.
– Летит! Он летит! – надрывается женский голос. – Все в убежище! Уводите детей!
Над городом нависает сигарообразный призрак чудовищных размеров, едва подсвеченный с земли лучами прожекторов. Монстр стальной, его брюхо поблескивает под искусственным светом.
– Цеппелин! – подхватывают крик многочисленные голоса, и это слово заставляет ежиться от страха.
– Эй, наверху, погасите электричество! Вам наплевать, но это и наш дом! – слышится откуда-то справа.
Толпа внизу замолкает. На улице уже никого.
В комнате очень холодно. Анж кутается в одеяло, наброшенное поверх пальто. Верхняя рама окна унизана острыми клыками сосулек. Темнота. Под ладонью хрустят лепестки мертвых цветов.
Длинный призрак неторопливо летит на юго-восток. Он уже полностью опутан сетью лучей. Снизу гремит беспорядочная канонада, которая нисколько его не беспокоит. Он замедляет полет, и вот уже заметно, как от его брюха отделяются черные точки – рой насекомых, стремящийся к земле. Сначала видны яркие вспышки над домами, потом раздается грохот. Крыши проламываются и оседают. На их месте взмывают в небо языки жаркого пламени. Анж представляет, как сама Смерть сидит верхом на этой сигаре и отряхивает пыль со своего рубища. И еще он видит, что сигара летит в сторону Восточного вокзала…
Картина! Дом и картина!
И вот уже Анж несется по пустынной улице туда, где вновь и вновь загорается ночной зимний воздух…
Во сне время не признает законов. Оно либо течет расплавленным воском, либо исчисляется рваными вспышками мгновений. Словно по волшебству художник оказывается на крыльце перед знакомым фасадом с колоннами. Он едва успевает увернуться от выпавшей из петель двери.
Крыши уже нет, внутри посередине зияет глубокая яма, а сам дом полон тлеющих обломков. Невзирая на густой дым, рискуя сломать ноги о груды исковерканных досок, Дежан бросается в недра только что умершего здания – туда, где сквозь серые клубы виднеется угол всё еще стоящего на хрупких ножках этюдника. Художник отбрасывает от холста тлеющие щепки и бессильно падает перед ним на колени. Портрет уничтожен. На холсте осталась лишь часть лица Светланы и едва заметный под копотью фрагмент фонарного столба. Не замечая собственных слез, Дежан пытается стереть рукавом жирную сажу. Она лишь размазывается по дымящейся поверхности. За ним наблюдает уцелевший смеющийся глаз девушки… Нет, не спасти. Ну, что ж, если так! – Анж в ярости хватает ближайшую головню…
– Напрасно.
Спокойный голос останавливает художника.
В трех шагах от Дежана совершенно чистый участок дома. Там, на нетронутом огнем паркете стоит кресло, в котором сидит палач.
– Не вышло? – улыбается Санжаров и вальяжно закидывает ногу за ногу. – Давай же, добей свой шедевр. Уговор есть уговор. Ты побежден. Суд состоялся. Видишь?
Офицер указывает на Анжа пальцем. Нет, это не палец, это игла, черная, длинная.
– Мне не жаль тебя, – говорит палач. – Разве что немного жаль этот мир. И еще плохо, что я не увидел в последний раз Светлану. Ты оказался слаб. Пора платить.
