Утром за завтраком я не смог проглотить ни кусочка. В школе мой сэндвич с ветчиной так и остался нетронутым. Дома за обедом я долго ковырял вилкой бифштекс, но так и не решился его отведать. Мама пощупала мой лоб.
— Температуры нет, — сказала она, — но вид у тебя все равно какой-то скислый. Что с тобой, Кори?
Мама всегда говорила «скислый», на манер южан, когда я выглядел больным.
— Как ты себя чувствуешь?
— Вроде бы хорошо, — пожал я плечами.
— В школе все в порядке? — спросил отец.
— Да, сэр.
— Брэнлины больше не пристают?
— Нет, сэр.
— Но что-то все-таки случилось? — продолжала допрос мама.
Я ответил им молчанием. Родители читали мои мысли с такой же легкостью, как водитель читает на шоссе транспарант «ПОСЕТИТЕ РОК-СИТИ» высотой в пятьдесят футов.
— Может быть, ты все-таки расскажешь, в чем дело?
— Я…
Подняв голову, я поглядел на родителей, на которых падал мягкий уютный свет нашей кухонной люстры. За окном на улице стояла темень. Ветер дребезжал в свесах крыши, луна скрылась за облаками.
— Я кое-что натворил, — сказал я, чувствуя, как глаза наполняются слезами, — кое-что плохое.
Я рассказал родителям, как вымолил для Бунтаря жизнь, прогнав от него смерть, и как теперь об этом сожалею. Я не должен был этого делать, потому что смерть для Бунтаря, страдавшего от ужасных ран, стала бы избавлением. Лучше бы я тогда не молился. Я запомнил бы Бунтаря резвым и игривым, с радостными блестящими глазами, а теперь от него осталось лишь полумертвое тело, в котором жизнь теплилась лишь благодаря моему эгоизму. Мне было жаль, что все так вышло. Я поступил дурно, и теперь мне было ужасно стыдно.
Пальцы отца все крутили и крутили чашку с кофе. Это помогало ему сосредоточиться, все разложить по полочкам, когда нужно было взвесить множество обстоятельств.
— Я понимаю тебя. — Никакие другие его слова не могли бы меня так обрадовать. — К счастью, нет такой ошибки, которую нельзя исправить. Все, что для этого нужно, — наше желание. Иногда это бывает очень трудно: нужно приложить много усилий, вытерпеть боль, но ты все равно обязательно должен это сделать.
Взгляд отца остановился на мне.
— Ты знаешь, что надо сделать?
Я кивнул:
— Нужно отвести Бунтаря обратно к доктору Лезандеру.
— Я тоже так думаю, — согласился отец.
Мы решили, что на следующий день так и сделаем. Поздним вечером, перед тем как ложиться спать, я достал кусок гамбургера который припас для Бунтаря. Это лакомство порадовало бы всякую собаку. Я очень надеялся, что Бунтарь съест мясо, но он только понюхал гамбургер и, отвернувшись, снова уставился в сторону леса, будто дожидался, что кто-то за ним придет.
Я перестал быть хозяином для своей собаки.
Я немного посидел рядом с Бунтарем, ежась на холодном ветру. Бунтарь издавал тихие скулящие звуки, исходившие откуда-то из глубин его горла. Я гладил его, и он позволял мне делать это, но сам находился где-то далеко. Я вспоминал, каким он был веселым щенком, полным безудержной энергии, как неутомимо гонял он желтый мяч с маленьким колокольчиком внутри. Я вспоминал, как мы носились друг за другом и как истинный джентльмен-южанин Бунтарь всегда уступал победу мне. Я вспоминал, как мы вместе летали над холмами. Все это теперь хранилось лишь в моей памяти и могло быть вызвано только силой моего воображения, но все равно это было правдивей самой правды. Я поплакал. Если честно, я ревел как корова.
Потом я встал и повернулся к лесу.
— Ты здесь, Карл? — спросил я.
Конечно, никто мне не ответил. Карл всегда был очень стеснительным мальчиком.
— Я согласен отдать тебе Бунтаря, — сказал я. — Ты слышишь меня?
Ответа не было. Но Карл был здесь, я знал это точно.
— Можешь прийти и забрать его, слышишь, Карл? Я не хочу, чтобы он долго оставался в одиночестве.
Лишь тишина в ответ. Молчаливая тишина.
— Бунтарь любит, когда его чешут за ухом, — продолжал я. — Карл? — снова позвал я. — У тебя ведь теперь нет ожогов? Может быть, и Бунтарь… тоже станет таким, как был раньше?
Только шелест ветра в ответ, и ничего больше.
— Я ухожу, — сказал тогда я. — И больше сегодня не буду выходить.
У самых дверей я оглянулся на Бунтаря. Он не сводил глаз с леса и слегка вилял хвостом. Я зашел в дом, запер за собой дверь и выключил свет на заднем крыльце.
Далеко за полночь меня разбудил счастливый лай Бунтаря. Я знал, что увижу, если выйду на заднее крыльцо и взгляну на собачий загончик. Пускай они познакомятся друг с другом — я не стану их беспокоить. Я перевернулся на другой бок и снова погрузился в сон.
На другой день отец и доктор Лезандер позволили мне немного побыть наедине с Бунтарем. Они знали, что нам нужно попрощаться. Он облизал меня своим холодным языком. Я приласкал его, погладил по изуродованной голове, понимая, что это не может продолжаться долго. Доктор Лезандер уже приготовил бланк, который нужно было подписать, прежде чем все будет кончено, а отец держал наготове ручку. Последнее слово оставалось за мной.
— Папа? — спросил я. — Бунтарь ведь мой пес?
Мой отец все понял.
— Конечно твой, — ответил он и протянул мне ручку.
И я подписал Дело № 3432, оставив его на столе доктора Лезандера. Когда мы с отцом приехали домой, я пошел взглянуть на собачий загончик. Он показался мне ужасно маленьким.
Уходя, я оставил дверь загончика открытой.
Глава 6
Наперегонки с мертвецом
В конце октября отец купил велосипедную проволочную корзину, которую мы прикрепили к Ракете. Поначалу мне казалось, что велик с корзиной — это круто, но вскоре я понял, что корзина нужна для того, чтобы помогать маме, выполняя ее распоряжения. Примерно в то же время мама прилепила к доске объявлений у церкви написанное от руки извещение о том, что у Маккенсонов всегда можно купить пироги и прочую домашнюю выпечку. Точно такое же объявление мама повесила в парикмахерской. Начали поступать первые заказы; не прошло и нескольких дней, как вся жизнь мамы стала крутиться вокруг бачков для перемешивания муки, яичной скорлупы и коробок с сахарной пудрой.
Позднее я узнал: отцу сократили рабочие часы в «Зеленых лугах», что и стало причиной этих перемен. Наши доходы уменьшились, и родителям пришлось искать дополнительные источники заработка, правда, мне этого не объяснили. Дела сыроварни шли плохо: многие старые клиенты перестали делать заказы. Всему виной стал новый супермаркет, появившийся в Юнион-Тауне. Супермаркет был торжественно открыт под фанфары духового оркестра, составленного из старшеклассников средней школы Адамс Вэлли. Громадина-супермаркет под названием «Кладовая Большого Пола» без труда мог поглотить наш малюсенький магазинчик «Пигли-Вигли», подобно тому как кит глотает креветку. В супермаркете имелись секции для всего, что только способен представить себе истинный гурман. Молочная секция занимала целый проход, а молоко продавалось в непрозрачных пластиковых бутылках, которые не нужно было мыть и возвращать в магазин. Поскольку объемы продаж молока в «Большом Поле» были велики, они могли позволить себе назначать такие низкие цены, от которых «Зеленые луга» затрещали по швам. Все эти перемены в молочном бизнесе привели к тому, что обычный маршрут моего отца становился все короче и короче. Людям нравилось приходить в новый, чистый, оснащенный кондиционерами супермаркет, покупать молоко в пластиковых бутылках, которые можно было потом, не задумываясь, выбрасывать. Помимо всего прочего, «Кладовая Большого Пола» была открыта до восьми часов вечера, что само по себе было неслыханно.
