Водрузить корзину на Ракету было все равно что загружать галетами мешки для писем. Тем не менее я старательно исполнял свои обязанности и день за днем развозил пироги и кексы нашим клиентам, чувствуя, как время от времени Ракета подо мной напрягается в безмолвном протесте. Однако ни один пирожок ни разу не упал на землю за все время нашего совместного труда.
Чтобы отблагодарить доктора Лезандера за то, что он уделил Бунтарю столько внимания, мама решила специально испечь для него и его жены пирог с тыквой, который удавался у нее лучше всего, и угостить их бесплатно. Когда пирог был готов, она положила его в коробку, перевязав ее бечевкой. Я положил коробку с пирогом в корзину Ракеты и покатил к дому доктора Лезандера. По пути я встретил братьев Брэнлинов, ехавших на своих черных велосипедах. Гота поприветствовал меня легким кивком головы, а Гордо, чья ободранная Люцифером голова все еще кровоточила и была забинтована, что есть духу припустил прочь от меня. Добравшись до цели, я постучал в дверь. Через минуту мне открыла миссис Лезандер.
— Вот мама испекла для вас и доктора, — сказал я, вручая ей коробку. — Это пирог с тыквой.
— О, как мило!
Миссис Лезандер взяла у меня из рук коробку и осторожно понюхала ее.
— Ах, боже мой, ведь это со сметаной?
— Нет, по-видимому, только сгущенное молоко.
Я знал это наверняка. На кухне у мамы было полно банок «Пет Милк».
— Она испекла его сегодня утром.
— Передай маме, что я ей очень благодарна, но, к несчастью, ни я, ни мой муж не едим молочных продуктов. У нас с ним аллергия на все молочное.
Миссис Лезандер смущенно улыбнулась мне.
— Благодаря аллергии мы и познакомились. Мы встретились в клинике в Роттердаме, куда попали все покрытые красными пятнами.
— Очень жаль, но, может быть, вы тогда отдадите кому-нибудь этот пирог? Он действительно вкусный.
— Я уверена, что это чудесный пирог.
«Чадесный», — вот как сказала миссис Лезандер.
— Стоит мне оставить пирог на кухне, как Франц обязательно доберется до него ночью и отгрызет кусочек, как маленькая мышка. Он у меня настоящий сластена и не выдержит такого соблазна. А потом через пару дней будет выглядеть так, словно заболел корью, кожа будет чесаться настолько сильно, что он не сможет надеть никакой одежды. Так что пусть он лучше даже не почувствует запаха этого пирога, иначе ему придется ходить голым, как Вернон Такстер.
Представив себе эту картину, я рассмеялся.
— Хорошо, мэм. Я отвезу пирог обратно. Мама приготовит для вас что-нибудь другое.
— В этом нет необходимости. Она и так была очень добра к нам.
Я задержался в дверях, вспомнив, что пришло мне недавно на ум.
— Что-то еще, Кори? — спросила меня миссис Лезандер.
— Могу я увидеть доктора? Всего на минутку, я не задержу его надолго.
— Он только-только прилег отдохнуть. Опять всю ночь слушал свои радиопостановки.
— Он слушает радиопостановки?
— Да, для этого он купил себе коротковолновый приемник. Иногда Франц почти до рассвета слушает иностранные радиостанции. Что-нибудь ему передать?
— Нет, лучше я сам поговорю с ним когда-нибудь потом.
Я хотел спросить у доктора, не нужен ли ему помощник для работы днем. Наблюдая за его трудом, я пришел к выводу, что ветеринар — очень важная профессия. Ничто не мешало мне быть одновременно и ветеринаром, и писателем. Ветеринары всегда будут нужны людям, как, впрочем, и молочники.
— Я как-нибудь еще зайду, — сказал я миссис Лезандер.
Положив коробку с тыквенным пирогом в корзинку Ракеты, я сел в седло и покатил к дому.
На обратном пути я не торопился, лениво крутя педали. Ракета вела себя немного нервно, но я отнес ее недовольство на счет неудобной корзинки, которая, наверно, мешала ей, как поводок гончей. Солнце пригревало, и холмы полыхали желтым пламенем. Через неделю листва в лесах станет коричневой и начнет опадать. Стоял один из тех чудесных дней, когда даже синие тени прекрасны и ты инстинктивно ощущаешь, что нужно замедлить шаг и насладиться красотой природы, которая очень скоро увянет.
Я улыбнулся, представив себе дока Лезандера, расхаживающего по городу голышом, как Вернон Такстер. Вот это действительно было бы незабываемым зрелищем! Я слышал, что у людей бывает аллергия на траву и табак, собак и кошек, амброзию и одуванчики. Дед Остин страдал аллергией на лошадей: они вызывали у него такое сильное чихание, что он едва мог устоять на ногах. Именно по этой причине он перестал ходить на брэндиуайнскую ярмарку, которая приезжала в наш городок каждый год в ноябре. Бабушка Сара часто повторяла, что у дедушки Джейберда аллергия на любую работу. Как я догадывался, аллергия у людей могла возникнуть на что угодно, существующее в этом мире. Подумать только: Лезандеры были не в состоянии есть мороженое! Ни ему, ни его жене недоступны прелести бананового пудинга или молочного коктейля. Случись со мной что-нибудь подобное, я бы, наверно, давно уже спятил…
Вдруг мне вспомнился Вернон.
Вернон, стоящий перед своей чудесной железной дорогой. Вернон на фоне миниатюрного Зефира.
«Знаешь, что мне кажется?»
Я вспомнил, как замерцал свет в маленьких окошках, когда Вернон нажал на выключатель.
«Мне кажется, что когда ты найдешь "сову", которая не пьет молоко, то найдешь и убийцу».
Я что есть силы надавил на тормоз. Неожиданность моего поступка изумила Ракету. Велосипед послушно замер у тротуара.
«Он опять всю ночь слушал радиопостановки», — сказала миссис Лезандер.
Я с трудом сглотнул. Ощущение было такое, что в горле у меня встало комом сухое молоко.
«Иногда Франц почти до рассвета слушает иностранные радиостанции».
— О господи, только не он! — прошептал я. — Это не может быть док Лезандер!
Автомобиль промчался рядом со мной так близко, что едва не содрал мне с ноги кожу, потом резко свернул, перегородив мне дорогу. Это был темно-синий приземистый «шевроле» со здоровенной вмятиной на правом боку, ближе к багажнику, и пятнами ржавчины, разбросанными вокруг вмятины, словно мертвые листья ядовитого плюща. С зеркала заднего вида свешивалась белая кроличья голова. Мотор под капотом «шевроле» фырчал и клокотал от переполнявшей его сдерживаемой энергии, так что вся машина тряслась.
— Эй, пацан! — крикнул мне из-за покрытого синим мехом руля водитель. — Ты, что ли, отродье Маккенсонов?
Он говорил, глотая слова, его красные глаза были наполовину прикрыты веками — короче, это был вдрызг пьяный Донни Блэйлок. Резкие черты его лица казались вырубленными из камня, густо напомаженные бриллиантином волосы свисали липкими сосульками.
— Я тебя запомнил по халупе Сима, — хмыкнул он. — Маленький поганец.
