— Не сулит это ничего хорошего, — уверяла она на следующий день горничную, — а уж эти слова: «лично ему в руки, и никому больше», и глаза этого чернокожего, и клацанье, с которым этот сверток упал на пол. Ничего хорошего ни для нас, ни для кого другого. Такие вот черные мужчины не приносят в дом счастья и удачи. Ну и посылочка, да еще эти дьявольские глаза…
— Что ты с ней сделала? — спросила горничная.
— Бросила в огонь, конечно, — ответила кухарка, осмотрев ту с головы до ног. — В печь, если хочешь знать.
Горничная окинула ее недоверчивым взглядом:
— Не думаю.
Кухарка не нашлась сразу, что ответить.
— Что ж, — наконец выдохнула она, — знаешь, что я думаю? Не знаешь. Так я скажу тебе. Там было что-то, чего хозяин боится, вот что. Он чего-то боится — я знаю это с тех пор, как начала здесь работать. Именно это ему и принесли. Он сделал что-то плохое в Индии, и этот долговязый негр принес ему в отместку эту посылку. Вот почему я бросила ее в печь, понимаешь? — Она понизила голос до шепота: — Это был идол проклятый. Вот что было в этом свертке, и полковник… он втайне ему поклоняется, — кухарка перекрестилась. — Вот почему я бросила его в печь, понимаешь?
Горничная смотрела на нее, затаив дыхание.
— Попомни мои слова, малышка Джейн! — добавила кухарка и вернулась к своему тесту.
На том история и кончилась на некоторое время, так как миссис О’Рейли, будучи ирландкой, была более склонна к веселью, чем к слезам. Кроме того, она так и не призналась испуганной служанке, что не сожгла сверток, а оставила его на столе в кабинете, да и сама почти забыла об этом. В конце концов, не ее это работа — открывать дверь. Она «доставила» посылку. Ее совесть была чиста.
Таким образом, ее слова никто не запомнил, тем более что в этом тихом и удаленном предместье ничего плохого не случилось: Моника по-прежнему играла одна и была счастлива, а полковник Мастерс оставался таким же властным и угрюмым, как всегда. Холодный влажный ветер все так же колыхал серебристую сосну, а дождь стучал в оконные переплеты, и никто больше не звонил в дверь. Так прошла неделя — довольно долгий срок в этом спокойном предместье.
Но однажды утром колокольчик в кабинете полковника призывно зазвонил. Так как горничная была наверху, на звонок откликнулась кухарка. Полковник держал в руках полуоткрытый коричневый сверток, сбоку свисала бечевка.
— Я обнаружил это у себя на столе. Меня не было в кабинете уже с неделю. Кто это принес? И когда? — Его обычно желтоватое лицо пламенело от гнева.
Миссис О’Рейли ответила, смутно припоминая обстоятельства.
— Я спрашиваю, кто его принес? — продолжал настаивать полковник.
— Незнакомец, — промямлила она. — Не из тех, кто живет по-соседству. Я его никогда прежде не видела. Мужчина, — добавила она нервно.
— Как он выглядел? — Вопрос прозвучал как выстрел.
Миссис О’Рейли очень удивилась.
— Темнокожий, — заикаясь, пробормотала она. — Совсем черный, если я верно его рассмотрела. Только он пришел и ушел так быстро, что я не успела разглядеть его лицо и…
— А на словах? — резко оборвал ее полковник.
Она засомневалась.
— Ничего, — начала она, припоминая, как все было.
— Он что-нибудь сообщил, я вас спрашиваю? — угрожающе повторил полковник.
— Ничего, сэр, совсем ничего. И исчез прежде, чем я успела спросить его имя и адрес, сэр. Но мне кажется, это был негр, или ночная тьма — не могу точно сказать, сэр…
Через минуту она бы разрыдалась или потеряла бы сознание, такой ужас охватывал ее перед хозяином, когда она начинала врать напропалую. Но в этот миг полковник избавил ее от возможных последствий, резко протянув надорванный сверток. Он, против ожидания, не стал расспрашивать дальше и даже ругаться, а отдал приказ, что выдавало овладевший им гнев и тревогу да еще, как ей показалось, боль.
— Забери это и сожги, — зазвенел его командный голос, и посылка оказалась в ее протянутых руках. — Сожги, — повторил он, — или выброси куда-нибудь.
Полковник практически швырнул ей сверток, словно спешил избавиться от него.
— Если этот мужчина вернется, скажи ему, что посылка уничтожена, — по-прежнему со сталью в голосе продолжал он. — И скажи, что она не попала мне в руки, — он особо подчеркнул последние слова. — Ты поняла?
Полковник словно швырял в нее слова.
— Да, сэр. Конечно, сэр. — Кухарка развернулась и, спотыкаясь, вышла из комнаты, осторожно держа сверток на согнутых руках, стараясь не прикасаться к нему пальцами, словно тот мог укусить или ужалить.
Но постепенно ее страх исчез, ведь если полковник Мастерс обращался с посылкой столь пренебрежительно, то чего тогда ей бояться. И, оставшись одна на кухне в родном окружении, женщина открыла сверток. Отогнув толстый край бумаги, она заглянула внутрь и, к своему удивлению и разочарованию, обнаружила там светловолосую куклу с восковым лицом, которую можно купить в любом магазине игрушек за шиллинг и шесть пенсов. Самая обычная маленькая дешевая куколка! Ее мертвенно-бледное лицо было невыразительным, волосы цвета соломы — грязными, а корявые ручки лежали неподвижно по бокам. Закрытый рот как будто усмехался, зубов видно не было, а ресницы казались сделанными из старой зубной щетки. И вся она, в своей бумажной юбочке, выглядела какой-то безобидной, пустяшной и даже немного страшненькой.
Кукла! Кухарка хихикнула, и весь ее страх испарился.
«Го-о-споди, — подумала она, — ну у хозяина и совесть, словно нечищеная клетка с попугаем! А может, и того хлеще!»
Но женщина слишком боялась полковника, чтобы испытывать к нему презрение, ее чувства, скорее, походили на жалость. «Во всяком случае, — подумала она, — кто-то обошелся с ним очень плохо. Верно, он ждал чего-то другого, но уж никак не грошовую куклу». Ее доброе сердце жалело его.
Вместо того чтобы «выбросить или сжечь эту проклятую посылку» — а ведь внутри оказалась вполне сносная куколка, — кухарка подарила ее Монике. Моника же, редко получая новые игрушки, ее тотчас полюбила и клятвенно пообещала, сурово предупрежденная миссис О’Рейли, что отец никогда об этом не узнает.
Ее отец, полковник Химбер Мастерс, относился к числу тех, кого называют «разочаровавшимися»: судьба заставила его жить в окружении, которое он не терпел, карьера не оправдала ожиданий; любовь — а ведь Моника была плодом любви, — по всей видимости, тоже. Но он был вынужден терпеть, ограниченный своей пенсией.
Мужчиной он был молчаливым и резким, но не более того. Соседи его не то что не любили — скорее, не понимали. Молчаливая манера поведения, смуглое, изборожденное морщинами лицо делали его угрюмым в их глазах. «Смуглость» в тех местах означала загадочность, а «молчаливость» провоцировала женские фантазии. Это открытые и светловолосые тотчас вызывают симпатию и добрую реакцию. Полковник очень любил бридж и слыл первоклассным игроком. Поэтому играл каждый вечер и редко когда возвращался раньше полуночи. Естественно, игроки его охотно принимали, а тот факт, что дома его ждал обожаемый ребенок, несколько сглаживал ореол таинственности. Моника, хотя ее и редко видели, нравилась женщинам соседних особняков; и что бы ни гласили сплетни об ее происхождении, все признавали, что «он ее любит».
