Небесные маяки сверкали на ночном небе, как и в бесчисленные предыдущие ночи. Звезды всегда успокаивали его в минуты горести и печали, наполняя душу ожиданием чуда. Но в эту ночь все было не так. Он стоял недвижно, как статуя, и равнодушно взирал на небесную красу. Прошло не менее получаса, пока ночную тишину не нарушил тихий, сердечный голос:
— Я даже близко не могу представить себе те страдания, что вы должны сейчас испытывать. Сам я никогда не был ни к кому так привязан, как вы к жене, дочери… Наверное, я на это даже и не способен. Не знаю. Но что я знаю точно: когда другу или просто хорошему человеку тяжело, глоток коньяка и теплое одеяло помогают унять боль. Пусть даже и ненадолго.
Тревор.
Аттикус на мгновение ощутил смущение, оттого что его застали в минуту слабости. Даже не слабости, нет: отчаяния. Но в голосе Тревора прозвучали нотки искреннейших участия и понимания — Аттикус и не подозревал за ним таких чувств. Тревор действительно хотел помочь — единственным известным ему способом. Да и собственно, слово «коньяк» звучало отнюдь не дурно.
Аттикус обернулся и увидел в темноте неясный силуэт Тревора Манфреда.
— Ловлю вас на слове в том, что касается коньяка. Одеял же в моей каюте достаточно.
— Это да, — произнес Тревор все тем же сердечным тоном. — Пойдемте же, я угощу вас.
Спустя десять минут Аттикус сидел и наслаждался третьей порцией коньяка. Настроение поднималось по мере того, как алкоголь разливался по сосудам, приглушая боль.
— Пожалуй, это лучший коньяк, что я пил в своей жизни, — произнес он.
Тревор поднял стакан и одним глотком осушил его.
— Это французский «Курвуазье», любимый напиток Наполеона. — Он поднялся со стула и налил себе еще. — «Кларет — напиток для юношей, портвейн — для мужчин; но кто стремится в герои, должен пить коньяк». Это Сэмюэль Джонсон,
[27]
и я не могу с ним не согласиться.
Аттикус прикончил свою порцию и поставил стакан на стойку из красного дерева, которая занимала центральное место в прекрасно оборудованном баре, словно пришедшем сюда из фильмов о Диком Западе. Странное впечатление вызывал этот бар. С одной стороны, не могло быть сомнений, что они в море: легкое покачивание яхты на волнах ни на секунду не давало забыть об этом. Но обстановка и самый дух места не позволяли отделаться от мысли, что стоит выйти отсюда, как окажешься под горячим солнцем техасской прерии. Где триста пятьдесят седьмой «магнум» был бы весьма уместен.
— Я не герой, — обронил Аттикус.
— Вы служили стране. Вера, справедливость, общечеловеческие ценности и все такое.
— Это была моя работа.
— А сейчас? Вы по-прежнему сражаетесь. По-прежнему смело идете вперед и не знаете непреодолимых препятствий, словно современный Геракл.
— Это моя работа.
Тревор открыл рот, чтобы задать вопрос, но передумал. Дальнейший ход мыслей был уже и так очевиден.
— Я еще и отец, — прибавил Аттикус.
Тревор задумчиво кивнул, словно пытаясь перевести услышанное на некий доступный ему язык.
— Понимаю.
Несмотря на коньяк, голова Аттикуса была легкой, и он украдкой изучал хозяина яхты. Одетый в черную шелковую пижаму, со взъерошенными волосами, он смаковал очередную порцию и казался карикатурой на самого себя. Аттикус всегда думал, что миллиардеры — существа из другого мира, настоящие пришельцы, с которыми обычному человеку общаться невозможно. Однако Тревор Манфред предложил ему именно то, в чем Аттикус сейчас нуждался более всего, чтобы взять себя в руки. За это он был благодарен Манфреду. Возможно, они даже станут друзьями.
— Вы верите, что мы сможем убить это существо? — спросил Тревор, облокотившись на стойку.
— Сможем и убьем, — не оставляющим сомнений тоном ответил Аттикус.
— Это-то мне в вас и нравится, Аттикус. У вас сильная воля. Что до меня, то я и не сомневался в вашей решимости. — Тревор улыбнулся. — Но если вы не будете спать, то будете ли способны на подвиги?
Он зашел за стойку, открыл ящик и достал небольшую бутылочку. Вытряхнул оттуда синюю таблетку и протянул Аттикусу.
— Это вам поможет уснуть. Проснетесь отдохнувшим и посвежевшим. И уверяю вас: никаких побочных эффектов.
Аттикус молча взял таблетку и проглотил, не запивая.
— Спасибо.
Тревор пожал плечами.
— Их производит принадлежащая мне компания, так что они для меня ничего не стоят.
Аттикус улыбнулся: конечно, он благодарил не за потраченные на него деньги. Оно было бы и нелепо.
— Не за таблетку, — сказал он. — За вашу заботу.
Его слова вызвали ответную улыбку.
— Пожалуй, вы первый человек, который благодарит меня за это. Но, признаюсь, я поступаю так больше из эгоизма. Не дело, если мой Ахав окажется вне игры еще до того, как начнется охота.
Тревор явно пребывал не в своей тарелке из-за того, что его назвали заботливым; неужели это настолько для него необычно? Впрочем, независимо от причин, Тревор проявил к нему участие. Аттикус, на которого подействовал наконец коньяк — да и снотворное заработало, — дал себе слово не забывать об этом.
Он сгорбился.
— Эта таблетка действует чертовски быстро.
— Значит, пора в постельку, — отозвался Тревор.
Он помог нетвердо держащемуся на ногах гостю добраться до каюты и уложил на кровать. Аттикус лежал, полностью расслабившись; вся боль и отчаяние растаяли в наркотической дымке. Он посмотрел вдогонку Тревору и пробормотал:
— Знаете, вы хороший друг.
— Посмотрим, посмотрим.
Глаза Аттикуса закрылись, и через несколько секунд он погрузился в блаженный сон, не ведая, что его новый «друг» так и не вышел из каюты.
19
Залив Мэн, на борту катера Береговой охраны США
Луч восходящего солнца пробился сквозь паутину сознания Андреа. Она плохо провела ночь, спала урывками, и вовсе не из-за волнения на море и качки. Причина была в одолевавших ее кошмарах. В них, порожденная темной стороной подсознания, вставала картина случившегося в тот роковой день, когда Аттикус потерял дочь. Она просыпалась, снова проваливалась в сон, и постепенно картина менялась, пока Андреа не обернулась Аттикусом, а он — Джионой.
А затем… гигантское темное существо, ни на что не похожее, поднимается из глубины; зубы невероятно длинные, острые. Оно распахивает массивные челюсти и заглатывает Аттикуса целиком. И Андреа видит, как он продвигается, размахивая руками и ногами, по глотке чудовища.
Со слезами и криком она вырвалась из жуткого сна. Было пять утра. Больше она не ложилась, надеясь, что с восходом придет успокоение. И действительно: когда взошло солнце и коснулось лучами ее лица, Андреа почувствовала, что ночные кошмары ее покидают, сама же она возвращается в более-менее нормальное состояние. Впереди противостояние с Манфредом и непростой разговор с Аттикусом. Кошмары прошедшей ночи заронили в душу сомнения. Станет ли он ее слушать, а если нет, то что еще можно предпринять?
