– Как же все плохо устроено в этом мире… – бормотал он теперь, оглядывая яркое небо и серебристые оливы, что росли справа от дороги. Слева за загородкой паслась отара овец под присмотром мальчишки-пастуха и собаки. Собака немного потрусила вдоль обочины, погавкала для порядка на повозку и вернулась к овцам.
– Плохо устроено, – поддакнул возница. – День сегодня нежаркий, да с ветерком – провисишь живым до ночи. А может, и еще весь завтрашний день… А может, и на третий день не умрешь – если будет дождь. – Возница потер колено. – А дождь к вечеру наверняка будет.
Возница, скособоченный старым ранением, седой и то ли небритый очень давно, то ли бородатый, весь в седой короткой щетине – и щеки, и голова, – был дважды ранен в левую ногу, и раны эти ныли к дождю и грозе – посему никогда он не ошибался с предсказанием погоды.
– Эй, Гай, сидеть тебе тут всю ночь под крестом… – добавил возница-ветеран со злорадством, обращаясь к шагавшему подле повозки солдату-ауксиларию.
Брусья креста, плохо перевязанные, съехали на сторону, и Гай теперь вынужден был идти рядом с повозкой, придерживая деревягу, чтобы не сползла и не упала. Гай служил когда-то в Шестом легионе Феррата, но был пойман во время незаконной отлучки и направлен служить во вспомогательную когорту. А не надури он по молодости – был бы сейчас в Парфии вместе с Траяном, глядишь, уже бы подходил к Ктесифону. Сказывают, в парфянской столице золота уйма! Сам царь парфянский сидит на троне из чистого золота и ест с золотого блюда. А во дворце у него три тысячи красавиц, рядом с которыми все красотки Эпира страшнее старух Грай.
– Вина дайте… – попросил Прокруст. Его била крупная дрожь, а пот скатывался по лицу к подбородку и капал на тунику. Он то и дело дергался, пытаясь высвободить руки и отереть лицо. – Положено же вино перед распятием…
– Совсем еще малый… – заметил без тени сочувствия третий солдат-бенефициарий. Он двигался налегке, ведя в поводу коня, и в троице являлся главным – то есть отбыть с места казни он планировал первым, оставив товарища сторожить казнимого. Имел он какое-то дальнее значительное родство – потому по службе продвигался быстро и рассчитывался вскорости сделаться центурионом, если выпросит у покровителя-патрона денег на экипировку.
– Малец-то малый, а подонок… – отозвался возница.
К преступнику сочувствия никакого он не имел. У его родной сестры точно так же украли мальчонку-красавчика год назад и наверняка продали в какой-нибудь лупанарий.
Наконец прибыли к месту. Здесь стояли у дороги кресты – один уже пустой – дня три или четыре назад сгнившее тело с него обрушилось, расклеванное вороньем. Посему останки подобрали и стащили на кладбище для нищих, где и бросили в яму без всяких обрядов. На второй перекладине тело еще висело, и, когда повозка приблизилась, парочка ворон нехотя поднялась в воздух и натужно захлопала крыльями, перемещаясь с креста на полузасохший тополь.
– А живому они глаза не могут выклевать? – в ужасе спросил Прокруст.
Ему не ответили – только командир маленького отряда загоготал. Страх приговоренного его развлекал.
– Могут… это запросто, – хмыкнул возница.
Гай подобрал камень и швырнул в сторону умиравшего дерева. Хороший бросок. Вороны поднялись в воздух и с криком понеслись прочь. Но в любой момент эта парочка могла вернуться.
Приговоренного столкнули с телеги, следом сгрудили брусья креста, гвозди да веревки. Крест сбивали долго и обстоятельно. Так же обстоятельно рыли ямину. Потом развязали Прокрусту руки. Тут его затрясло так, что казалось – вот-вот упадет и забьется в припадке. Возница выругался, отцепил от пояса флягу и сунул парню в зубы. Вино было крепким – из подсушенного винограда, хорошо выдержанное. Парень сразу захмелел. Его раздели – на грязные ветхие тряпки никто не польстится – разве уж кто-то из совсем замученных рабов решит сделать себе подстилку. Долго привязывали к кресту руки и ноги. Привязывали крепко – чтобы не освободился, хитрюга.
Потом втроем с помощью блока стали поднимать крест. Привалили столб камнями, чтоб не шатался, если налетит гроза. Прокруст позволял с собой все это делать молча, не вырываясь. А вот когда солдаты крест укрепили и отошли, тут Прокруст завыл страшно – диким раненым зверем.
Выл он недолго. Потому как солдат, тот, кого звали Гаем, ткнул его древком копья в пах и кратко сказал:
– Заткнись…
– Эй, Гай, не увечь парня – велено, чтоб жил подольше, – остановил его главный. – Он свободных крал для продажи в рабство – декурион рассердится, если эта мразь быстро подохнет.
Возница тем временем сгрузил с повозки мешок с провизией и водой. И, развернув повозку, покатил в город. Ничего интересного в том, чтобы смотреть на висящего на кресте человека, он не находил. После первой казни все остальные кажутся похожими друг на друга. Командир тоже вскочил в седло и взял с места рысью, радостными гортанными криками подгоняя коника, чтобы тот перешел в галоп.
Прокруст и Гай остались: один на кресте, второй – подле.
– Вот же лысая задница, – пробормотал Гай, воткнул копье в землю и пошел собирать хворост и сухую траву для костра – куковать тут ему до ночи, а к вечеру будет гроза – обещал возница. Странно, однако, вроде и жары нет – ветер веет прохладный, так откуда взяться грозе? Вообще, старики заметили: уже лет десять как сделалось холоднее – что ни год – замерзает Данубий так, что по льду переходят его варвары без всяких мостов. и во Фракии, и в Македонии, и в Ахайи летом вдруг порой начинают идти холодные дожди. Жалеет Гея-земля для детей своих тепла.
– А и ладно… – решил Гай, будет не будет гроза, а хотелось бы хоть воды вскипятить, а не глотать неразбавленное вино и давиться хлебом всухомятку.
Любопытные появились часа через два. Зевак было трое – чуть впереди шел мужчина лет под сорок – крепкий, жилистый, но страшно изувеченный, особо лицо. Сразу видно и по шрамам, и по выправке, что ветеран. Был человек этот коротко острижен, отчего казалось, что носит он серую шапку. Одет был в льняную тунику и шерстяной плотный плащ, а на ногах носил крепкие солдатские калиги. У ветерана висел на фастигате солидный кожаный мешок, и нес он его с видимым усилием. У пояса крепились две фляги – с водой и вином. Изувеченного крепыша сопровождала тетка – лет неопределенных – сухая, темноликая, в греческом гиматии
[41]
поверх длинной туники. У нее при себе тоже имелась котомка – но куда меньше и легче, чем у мужчины. Третьим шагал мальчишка-подросток – лет четырнадцати, судя по повадкам – из рабов, а в руке – толстая палка, хорошо выструганная – дорожный посох и в случае чего – серьезное оружие. Холщовую сумку паренек нес на плече.
Подойдя, все трое задрали головы и уставились на казнимого.
– Вот я думаю, это он… точно он… моего Аристобула украл… – сказала женщина и погрозила человеку на кресте сухим кулачком.
– Вы чего явились, а? – зло спросил Гай, возившийся с не желавшим разгораться костром.
