– Непременно… – отозвался тот.
* * *
Пакор был почти слеп.
Евнух, что прислуживал во дворце, заранее получал просьбу о посещении и назначал встречу. Он же вводил посетителя в царский дворец. Или почти царский – потому что низложенный царь продолжал жить с прежней роскошью. Одним богам да еще ростовщикам было известно, как ему это удается. Посетитель – уж коли его допускали – должен был поклониться царю чуть не до земли и сделать вид, что целует Пакору руку. Простираться ниц необязательно. Только если уж очень хочется. Затем непременно надо было передать царю свой дар, и его принимал получатель подарков. Всю эту процедуру евнух объяснил гостю из Хатры в маленькой комнатке перед залой приемов.
Впрочем, сегодня Приск, изображавший посла Хатры, был не один – к Пакору явились как местные торговцы из Селевкии, в основном потомки греков и македонян, так и какие-то пришлые личности в нарядах весьма колоритных. Были тут серы
[51]
, о которых римские сочинители рассказывали истории баснословные, были смуглые пришельцы с берегов Инда, были парфяне, но явно не представители семи главных домов – судя по тому, что им не оказывали особого почтения.
Когда посла Хатры ввели в залу, старик сидел в кресле с высокой спинкой, поставив подагрические ноги на золотой табурет с ножками в виде бычьих копыт. По обе стороны от кресла (которое Пакор наверняка считал троном) стояли серебряные курительницы на высоких ножках – внутри на горшочки с древесным углем помещался фимиам, аромат проникал через прорези, а воздух в комнате казался сиреневым. Золотое кресло (или все же трон?) было инкрустировано драгоценными камнями и слоновой костью. Ножки трона заканчивались львиными лапами. Пакор все еще считал себя царем, он упорно цеплялся за власть скрюченными подагрическими пальцами, не оставляя надежды вновь сесть на трон в Ктесифоне.
Приск обвел залу взглядом и отметил, что Амаст присутствует – на этот раз не в темной хламиде, а в длинных одеждах, расшитых золотой нитью. Как видно, Пакор считал его одним из своих приближенных, причем из самых что ни на есть доверенных, потому как Амаст стоял почти что возле трона.
– Под ногами у тебя подлинный ковер из дворца в Ктесифоне, – шепнул евнух, который ввел посла в залу.
Евнух полагал, что ввел хатрийского аристократа Илкауда из рода Шамшборака. Человека, который должен вот-вот занять трон Хатры. На самом деле в залу вступил военный трибун Гай Осторий Приск.
Приск держался твердо. Богатое платье с хатрийской вышивкой после долгого путешествия аккуратно почистили (Приск вез его в мешке и не надевал ни разу). С тех пор как трибун выехал из Антиохии, он не стригся, и теперь его черные волосы Менений мелко завил, а лицо выбрил, умудрившись ни разу не порезать кожу. Так что чисто внешне его вполне можно было принять за жителя Хатры.
Но Приск не стал кланяться до земли и имитировать поцелуй руки тоже не стал, лишь сказал положенные фразы по-гречески:
– Рад приветствовать тебя, Пакор, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны. – Выбор греческого языка в Селевкии на Тигре был закономерен. Особенно если учесть, что в Хатре говорили на диалекте арамейского.
Рядом с троном стоял получатель подарков, и ему Приск-Илкауд передал шкатулку.
Приска сопровождали Малыш и Кука. И Кука шепнул Малышу, что это слишком накладно – иметь дело сразу с тремя парфянскими царями – всех приходится одаривать – втройне.
– Рад и я приветствовать тебя, Илкауд из рода Шамшбораков, – задребезжал в ответ старческий голос. – Радуюсь и вполне одобряю желание твое увидеть меня.
– Радуюсь и я этому твоему желанию. – Приску казалось, что сейчас у него сломается язык бормотать все эти приветствия. Он как будто выворачивал свое сознание наизнанку. – Хочу просить тебя о милости, которая даст не только Хатре великую радость, но и тебе, сопричастник звезд, радость не меньшую. Позволит избежать бед и не изведать на деле несчастий…
– И в чем же обещана радость, скажи мне Илкауд из Хатры, пришедший выказать нам дружеские чувства?
– Хочу вручить тебе драгоценный свиток. – Приск приблизился и вопреки церемониалу вложил свиток в руки самому Пакору. А вручив, так и остался стоять возле Пакора. – Пусть секретарь твой возьмет этот свиток и зачитает его перед всеми… Тогда, царь царей, ты поймешь, о какой радости я говорю.
– Возьми и читай… – приказал Пакор секретарю.
Худой длинный человек, явно грек по происхождению, приблизился, взял свиток и стал читать:
– «Я, Хосров, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, сообщаю, что Амаст из Селевкии отныне получает царские мои милости и треть сокровищ из сокровищницы Пакора…»
Ропот пробежал среди присутствующих. Амаст же невольно отступил на шаг.
– «Ты, Амаст, верный мой слуга, обязуйся же служить мне так, чтобы тело Пакора…»
Дочитать он не успел – Амаст ринулся на старика.
Расчет Приска оказался верным – разоблаченный, Амаст попробует исполнить задуманное. Посему фальшивый Илкауд встал так, чтобы в случае опасности оказаться куда ближе к трону, нежели Амаст. Убийца был быстр – это у него не отнимешь. Одним прыжком очутился рядом с троном. Выхватил кинжал. Но нанести удар – не успел. Приск перехватил его руку. Убийца рванулся с силой поистине звериной. Приск почувствовал, что не сладит… Рука Амаста выскальзывала из захвата, будто намазанная маслом.
Но в следующий миг боковые двери отворились и пятеро стражей влетели в покои Пакора.
Амаст успел в самый последний момент освободиться и отшвырнуть трибуна. Но между ним и Пакором уже очутились трое стражников. Амаст увернулся от метившего ему в грудь клинка стражника. Руки замелькали так, что замельтешило перед глазами. Амаст всадил свой кинжал в живот нападавшему, но тот, смертельно раненный, все же и сам сумел нанести удар. В следующий миг на убийцу набросились сразу трое, будто стервятники на раненого зверя. И, прежде чем Амаст успел выдернуть из раны и освободить свой клинок, его легкие и печень пронзили клинки верных рабов Пакора.
– Он предал тебя, царь царей, сопричастник звезд… – проговорил, переводя дыхание, Приск.
Он мечтал захватить этого человека и пытать, дабы вызнать все-все-все… Но трибун сознавал, что для этого у него слишком мало людей в чужом городе. Пусть уж лучше Амаст умрет и наверняка заплатит своей кровью за смерть сына, за пытки и беды…
Пакор был слеп и не видел, как умер Амаст.
Но Приск ошибся в одном – слух Пакора с годами ничуть не ослабел – и он отлично услышал, как хрипит умирающий.
– Как довелось тебе узнать про заговор, Илкауд? – спросил Пакор, когда стихла возня, а раненого стражника вынесли из залы.
– Я могу рассказать тебе об этом только наедине, – ответил Приск. – Ибо речь идет о великой радости всей Парфии и твоей жизни.
