– Эй, что тут происходит? – подскочил к ним молоденький вигил, только что разнимавший поссорившихся торговцев.
– Я – Гай Осторий Приск, военный трибун Шестого легиона. Занимаюсь восстановлением города. Этот раб толкнул меня…
– А меня за грудь лапал! – вдруг подоспела какая-то женщина в грязной столе
[13]
, закутанная вместо паллы
[14]
в серый толстый плащ, очень похожий на тот, что носил Прииск, такие плащи раздавали лишившимся крова – в нем было тепло днем и можно было спать ночью. – А я, между прочим, вдова римского гражданина. – Иона влепила здоровяку пощечину.
Матроне можно было дать лет двадцать пять, и прежде, до землетрясения, наверняка она считалась красавицей, но вместе со стенами города рухнула вся ее жизнь, и сейчас вид ее мало отличался от какой-нибудь нищей. Хотя за свою столу совсем недавно она выложила столько, сколько стоит на рынке рабыня.
– А ну сидеть, раб! – рявкнул вигил, увидев, что здоровяк вновь попытался встать.
Рявкнул – это было, конечно же, не то слово – молодой ломкий голос сорвался на взвизг. Однако не приказ вигила, а жгучая боль от пореза – клинок при первом же движении мгновенно вспорол кожу – заставила раба захрипеть совершенно по-звериному, но остаться на месте.
Вигил тем временем довольно споро обмотал запястья раба веревкой. От запястий веревку протянул к лодыжкам – теперь пленник мог лишь нелепо семенить, и любая попытка бежать закончилась бы для него падением.
– У меня всегда наготове несколько кусков, – поведал парнишка. – Ныне народ в Золотой Антиохии одичал… Мой приятель Тит носит с собой аж кандалы – чтобы сразу заковывать арестованных.
– Как тебя зовут, вигил? – Приск убрал спату в ножны.
– Тит Менений.
– Прочти-ка, что у него на ошейнике написано, Менений.
– «Пан, раб Амаста, бежит к своему господину».
Подобная надпись подтверждала рабский статус человека и одновременно – что он не в бегах, а послан хозяином по делам.
– Раб Амаста? – Звук этого имени резанул не хуже кинжала.
Амаст! Амаст хотел убить самого Приска, пытал его и увечил. И этот же человек похитил его любимую Кориоллу с детьми. Кориоллу и дочь спасла Мевия, но единственный сын Приска, малютка Гай, остался в лапах Амаста и погиб.
Первым порывом было – схватить раба, приставить кинжал к глазу и потребовать отвести в дом хозяина. То есть совершить глупость. Когда-то Амаст ускользнул от личной стражи наместника Сирии Адриана – в одиночку военному трибуну этого скользкого угря не захватить.
– За провинность раба должен отвечать хозяин, – сказал Приск как можно равнодушнее.
– Точно! – подтвердил вигил. – Твой хозяин в городе? Ты, хорек, отвечай!
Пан мало походил на хорька – скорее уж на медведя, но юному Менению доставляло удовольствие так его обзывать.
– Всыпьте ему плетей! – потребовала матрона. – Рабы в последние дни совсем обнаглели – отбирают у женщин хлеб, а то соберутся толпой, затащат куда-нибудь в развалины и изнасилуют.
– Да что ты говоришь такое! – возмутился вигил. – Всех рабов, у кого не осталось хозяев, собирают на рабском рынке и запирают в клетках или в эргастуле. Мы каждый день обходим улицы, а по ночам непременно патрулируем отрядами по восемь, мне вон в третью стражу сегодня в обход идти. Шайки в самом деле прячутся в развалинах, но это в основном свободные – просто так мы не можем их задержать. Если находим кого – люди говорят, что устроились в развалинах на ночлег. Три дня назад мы поймали пятерых уродов – они затащили в развалины девочку, изнасиловали и задушили, когда увидели наш патруль. Труп они спрятали в мусоре, да только Тит всегда теперь водит с собой пса, и тот живо отыскал тело. Четверых отправили на каменоломни, а пятого приговорили к распятию, потому как тот был беглым рабом.
– Вот видишь – раб! – тут же уцепилась за его проговорку женщина. – Я же говорила – раб! Всех их надо распинать!
– Мой хозяин в городе… – завопил вдруг здоровяк – возможность быть распятым ему явно не понравилась. Да и шанс очутиться на рабском рынке в эти дни тоже не радовал – таких как он крепышей тут же отправляли ворочать камни, расчищая город, на самые опасные и грязные работы, где люди калечились или погибали ежедневно. – Хозяин все подтвердит! Сразу непременно подтвердит, – теперь здоровяк смотрел на Приска и вигила почти умоляюще.
Первым желанием было – немедленно спешить к дому Амаста, схватить мерзавца и… Но у того в доме наверняка полно преданной челяди, и в одиночку трибун ни за что не сможет его захватить.
– Где живет твой хозяин? – спросил трибун у Пана.
– Через три улицы отсюда – дом у столетнего кипариса.
– У тебя есть клетка, чтобы этого парня запереть? – Этот вопрос был уже адресован вигилу.
– А то! И не одна.
– Отлично. Запри его на час. У меня срочное дело в двух кварталах отсюда. А когда я вернусь, мы проверим – правду ли говорит этот тип. И кстати… – Приск сорвал с пояса здоровяка кожаный мешочек. – Что тебе передал этот бродяга?
– Не смей! – прорычал Пан. – Это вещь господина.
– Да? – Приск развязал тесемки и извлек из мешочка маленький стеклянный флакончик. Горло было плотно заткнуто и еще обмазано каким-то твердым составом. – Мне почему-то кажется, что в этом флаконе – не духи.
«А если уж быть точным – яд… Только вот кого собирался отравить Амаст?» – вслух этого Приск не сказал. Да и вряд ли Пан знал на этот вопрос ответ.
Раба поместили в клетку и заперли. После чего Приск зашагал к месту раскопок. Итак, надо спешить. Не исключено, что Амаст, заметив, что Пан не вернулся с тайной встречи, начнет тревожиться. Да что там – тревожиться! Попросту сбежит. Первым делом: направить три контубернии – это как минимум – к дому Амаста. А затем вернуться и вместе вигилом отвести Пана к хозяину. Вот там и посмотрим – тот ли это самый Амаст или какой другой.
– А мне что делать? – послышался женский голос сзади. Как ни странно, в голосе звучали требовательные нотки.
Приск обернулся. Матрона шагала за ним и не отставала.
– Послушай, как зовут тебя?
– Флавия…
– У тебя кто-нибудь остался в городе?
Она замотала головой:
– Никого. Муж погиб. Брат, мама… – Она на мгновение стиснула зубы, переборола подступивший к горлу комок. – Никого…
– Послушай, Флавия… Я – военный трибун, занимаюсь раскопками в городе… Наступит весна – уйду с армией в Парфию. Я ничего не могу для тебя сделать. Тебе лучше остаться на площади. Может, встретишь кого из родни…
– Я знаю, да… там надо быть… – Женщина усмехнулась. – Но за мной никто не придет. Мертвецы не возвращаются, трибун.
