Не один Адриан сомневался в возможностях нового похода.
Известия приходили обнадеживающие: Марций Турбон подавлял восстание в Египте, здесь же греческий стратег Аполлоний одолел войска повстанцев около Мемфиса, и, хотя во многих местах очаги непокорства еще полыхали, в Александрии удалось навести порядок. Появилась надежда, что к осени этого года восстание будет подавлено окончательно. Лузий Квиет прислал сообщение, что он очистил от иудеев провинцию Месопотамию. Что подразумевалось под этим словом – никто не сомневался: жестокий мавретанин перебил всех, кого сумел изловить. Однако императора не интересовало, сколько повстанцев (или предполагаемых повстанцев) при этом погибло: огонь погашен, и это главное. Траян тут же отправил Квиету новое назначение – в Иудею, не сомневаясь, что его полководец будет и там не менее жесток. А может быть, и более. В Иудею бежали из соседних провинций, прежде всего из Египта, повстанцы, разбитые Марцием Турбоном и Аполлонием, и Квиету надлежало делать то, что получалось у него лучше всего, – вылавливать и уничтожать бунтовщиков.
И это очень хорошо, что Александрия усмирена и Крит усмирен. Кирену пока еще не заняли римские войска – потому как восставшие разрушили дорогу между портом Аполлония, куда прибыли римские войска, и Киреной. Но это всего лишь вопрос времени. Зато Крит вновь взят Марцием Турбоном под римский контроль, и отныне на этот остров запрещено ступать иудеям. Даже если иудея выбросит кораблекрушение, все равно спасшегося приказано казнить смертной казнью. В тот вечер, когда Траян получил эти известия, он вновь поверил, что сможет сесть на коня и отправиться в поход.
Правда, после того как ему зачитали донесения, императора охватила внезапная слабость, и Ликорме с Фадемием пришлось отвести его в спальню.
Но завтра – император повторил это несколько раз – завтра они смогут… смогут… что именно смогут – он так и не сказал.
* * *
– Какая прелесть! – воскликнула Плотина, оглядывая роскошный бассейн с холодной водой под открытым небом – узор из виноградных листьев на полу переплетался со спелыми плодами, рассыпанными щедрой рукой художника. Весной перед отбытием в Хатру Приск сделал рисунок орнамента, а мозаичных дел мастера его воплотили.
Адриан показывал жене императора вновь отстроенные термы и сад при них. Пока император завоевывал и жег парфянские города, Адриан восстанавливал восточную столицу империи.
– Не хочешь окунуться? – предложил наместник. – Такая жара…
– Женское время в термах уже прошло, – заметила Плотина с неожиданным кокетством…
– А… ну тут у нас и нет женского времени, – отозвался Адриан.
– Это неправильно, – наигранно вздохнула Плотина, скинула легкую паллу и положила на скамью.
Возможно, ей показалось странным, что в этот жаркий июльский день в термах нет ни души – ни прислужников, ни посетителей. Только служанка Плотины сопровождала свою госпожу.
Августа сбросила столу, служанка помогла ей снять застежки и украшения, сложить в специальный ящичек. Оставшись в одной легкой тунике, Плотина прошла в термы. В роскошном терпидарии было тепло – но не жарко, солнечные блики играли в воде бассейна – сверху сквозь застекленные рамы лился потоком свет.
Она медленно сошла по ступеням в бассейн и остановилась – вода доходила ей до пояса. Распустила волосы, и они волной упали ей на спину. Если не смотреться в зеркало – можно думать, что ты все еще молода. Плотина провела ладонями по воде… окунулась… вынырнула и тут увидела, что в бассейн спускается Адриан. Он был полностью наг. Сильное мускулистое тело, легкий рыжеватый пух на груди. Она вдруг поняла, что давным-давно мечтает увидеть его обнаженным.
Он окунулся, вынырнул, радостно тряхнул головой, осыпая Плотину веером теплых брызг. Потом подошел к ней, поднял легко и усадил на бортик бассейна, раздвигая колени. Она даже не подумала возмутиться, оттолкнуть его – нет… Как будто все это было оговорено между ними много лет назад и по какой-то причине откладывалось день ото дня… До того момента, когда власть Траяна сделается столь призрачной, что не будет значить уже практически ничего.
Адриан взял ее быстро, настойчиво, Плотина обхватила ногами его спину, обвила руками шею, запрокинула голову. Если бы кто-нибудь глянул на них со стороны, то подумал бы, что в этом соитии есть нечто символическое: молодой, полный сил наместник так долго вожделел, подбираясь к добыче, – и вот наконец достиг – через обладание этой немолодой женщиной он получал во владение целую империю.
* * *
Улучшение здоровья императора оказалось обманчивым, и на другое утро Траян даже не смог встать с постели. Так прошел день, потом еще один… и еще.
Лежа в новых покоях, еще пахнущих известью и краской, Траян получал неутешительные известия – роксоланы требовали выплат с римлян, выплат, которые очень походили на дань, в Британии разбойники нападали на римские крепости, то там, то здесь продолжало полыхать восстание в Иудее. Несмотря на разграбление Нисибиса и Эдессы, Парфия не желала подчиняться, Армения была уже практически потеряна, и становилось ясно, что это только вопрос времени – когда же Рим утратит эту провинцию.
Настало утро, когда император уже не думал о новом походе. Полученные известия навели Траяна внезапно на иную мысль – он так и не отпраздновал свой триумф, дарованный ему Сенатом за победу над Парфией. Грандиозная добыча – золотой трон Хосрова, его сокровища и его дочь уже были переправлены Адрианом в Рим, и Траян вдруг заговорил о грандиозных празднествах, которые должны затмить все те роскошные игры, что давались в честь победы над Дакией, как Парфия всегда затмевала Дакию своей истинно восточной роскошью.
Император был так слаб, что Плотина зачитывала ему донесения из провинций и, испросив совета императора, сама диктовала за него ответы. Иногда этим занимался префект претория Аттиан. Впрочем, ему было не до чтения писем в эти дни – он срочно готовил к отплытию императорскую трирему.
Накануне отплытия вечером Адриан пригласил к себе своего бывшего опекуна, ныне префекта претория Аттиана. Они говорили долго – о предстоящем путешествии и вообще о грядущем… Обсуждали, как подготовлено путешествие, сколько припасов на триреме. Где лучше всего останавливаться в пути на берегу. Напоследок Адриан попросил взять с собой нескольких человек – испытанных слуг и парочку актеров, которые могут развлечь недомогающего императора в пути… И – разумеется – с императором должен быть один из самых преданных его фрументариев – Афраний Декстр.
Аттиан согласился.
Он почти всегда соглашался с Адрианом. И никогда не показывал виду, что понимает целиком или частично задумки своего воспитанника. Адриан всегда ценил Аттиана за умение молчать. Аттиан же ценил в наместнике недюжинный ум и умение видеть далеко вперед.
* * *
Тиресий не ожидал ничего хорошего от новой встречи с Адрианом. И правильно делал, что не ожидал награды.
Сразу после возвращения из Египта, когда Тиресий явился с докладом о делах в Александрии, наместник Сирии обрушился на центуриона фрументариев с упреками. Винил в том, что центурион не выполнил поручение – а именно не нашел таинственного Андрея и не убил. Сейчас люди Марция Турбона ищут этого парня по всей Иудее, но так и не могут найти, тот будто сквозь землю провалился. Адриан не замечал, что сам себе противоречит, – коли Турбон, располагая армией, в том числе и центурией фрументариев, и конными разведчиками, не в силах разыскать Андрея, то почему с этой задачей должен был справиться Тиресий?
