— И ему, кажется, разрешают смешивать засекречивание работ с засекречиванием людей, — напомнил Генрих.
— По отсутствию опыта. Не забывайте, что засекречивание, столь обычное в древности, с момента образования мирового правительства и прекращения межгосударственной вражды быстро отмерло. Домье почему-то возродил этот отживший обычай. Я ничего не имел бы против, если бы не подозревал, что он использует засекречивание для неблаговидных действий, а может быть, и прямого преступления. Я не могу превратить мои подозрения в убедительное доказательство для тех, кого чем-то очаровал Домье, но я привык верить своей интуиции, она меня пока не обманывала. Домье творит грязные дела! Я выведу его на чистую воду. И вызволю бедного Вагнера.
— Если он жив.
— Уверен, что он жив, только попали в беду. Будете ли вы и дальше помогать, друг Генрих?
— Хочу знать, что вы задумали, — осторожно сказал Генрих.
— Моя профессия дает право на личное экранирование. Без этого, вы понимаете, было бы трудно вести иные розыски. Правда, не оптическое экранирование — разрешение на невидимость у нас тоже не выдается без специального ходатайства, — но, во всяком случае, гарантированная недоступность для различных поисковых лучей. В частности, защита от инфракрасных искателей. Это дает возможность спокойно передвигаться ночью. Я могу дать вам второй костюм.
Генрих заколебался. У него много дел в своей лаборатории. Возможно, через неделю, когда вернется Рой из командировки…
— Сегодня ночью, — непреклонно сказал следователь. — Я не вправе медлить, когда речь идет о спасении человека.
3
Ночь выдалась как по заказу. Тучи еще днем заволокли небо, а с десяти часов вечера возник туман. К полуночи туман так сгустился, что в пяти шагах уже не было ничего видно. Экранирующие костюмы походили на обычные спортивные, только были значительно тяжелей. И они были теплы не по сезону. Прохоров предупредил Генриха, чтобы тот ничего не пил. Генрих для гарантии и не пообедал, но тем не менее обливался потом. Следователь с тревогой попросил почаще вытирать лицо: испарения не экранировались — охранные автоматы института могли засечь струйки пара.
— Туман нам, конечно, на руку, это тоже пар, — сказал он, — но все же, друг Генрих…
Улица, на которой располагался институт, была освещена, как все улицы Столицы, но туман поглощал свет. Прохоров все же побоялся перелезать через ограду институтского сада перед зданием, а выбрал местечко сбоку, где сад подходил почти вплотную к темному озеру. Ограда была высотой метра в два, но Прохоров легко подтянулся на руках, без шума перепрыгнул ее и подал обе руки Генриху. Генрих спортивными дарованиями не блистал. Несмотря на помощь Прохорова, он свалился на землю. Следователь минуты две напряженно вслушивался. Высокие лиственницы и липы стояли так тихо, словно уснули, в большие туманы деревья как бы цепенели. Из сада не доносилось никаких звуков.
— Теперь главное — тихо идти, — шепнул Прохоров и нажатием кнопки на поясе переменил синевато-туманный защитный цвет костюма на темный, больше соответствующий сумраку сада. — Предупреждаю: звук шагов не экранируется.
Он чуть-чуть высветил экран телеискателя. На экране появились стволы деревьев. Следователь погасил их и повел луч телеискателя дальше. Когда в глубине засветился трехэтажный особняк, Прохоров определил направление и расстояние до него и спрятал телеискатель.
Прохоров шел впереди и ступал так тихо, что Генрих не слышал его шагов. Генрих старался тоже не производить шума, но это ему удавалось гораздо хуже: шагая по дорожке, он слышал скрип гравия под подошвами, а когда сбивался в сторону, влажно шелестела затрагиваемая ногами трава. Генрих с тревогой думал о том, что человеческое ухо вряд ли услышит, как он крадется, но звукоискатели могут засечь. И когда они выбрались на полянку перед зданием, он облегченно вздохнул, хотя только здесь начинались настоящие опасности.
Два нижних этажа института были темны, вверху светилось несколько окон. Прохоров извлек из кармана ручной бесшумный стеклорез. Генрих усмехнулся. В незапамятные времена этот нехитрый электронный приборчик был любимым инструментом громил, сейчас им собирался орудовать следователь.
Прохоров сделал Генриху знак, чтобы он оставался на месте, и новым нажатием кнопки сменил темный цвет костюма на лунно-желтый — именно так светились дорожки у здания.
Полной невидимости смена окраски не давала, но примитивную мимикрию обеспечивала.
Генрих, притаившись в кустах, лишь восхищенно покачал головой, когда Прохоров лег на землю и пополз к зданию. Следователь полз, как плыл, — легко и бесшумно. Он так проворно пересек освещенное пространство и тело его так совершенно сливалось с дорожкой, что Генрих видел лишь что-то неясно колеблющееся и передвигающееся, а не человеческую фигуру.
Следователь исчез за изгибом здания. Генрих выдвинулся из кустов. Но в это мгновение его схватили. Чьи-то могучие руки с такой силой закрыли лицо и сдавили голову, что, полуослепленный и полузадушенный, Генрих не успел ни вскрикнуть, ни вырваться. Он лишь судорожно вцепился в схватившие его руки, сделал отчаянный рывок в сторону. Вторая пара рук сдавила мертвым узлом икры, Генрих вдруг потерял почву под ногами и понял, что его подняли и несут.
Он еще пытался вырваться, но на лицо вдруг подуло что-то влажное и удушающее. «Одурманивают, ловкачи!» — мелькнула мысль, перед тем как он потерял сознание.
Очнулся он на диване в большой светлой комнате. В кресле напротив Генриха сидел ухмыляющийся Дженнисон, а рядом стояли двое, вряд ли уступающие ему по росту.
Геноих с гримасой ощупал ребра.
— Вы в цирке не пробовали бороться с медведями, друг Джеймс? Успех будет.
— В цирке не боролся, а в зоопарках приходилось, — с охотой ответил Дженнисон. — Говорят, в древности медведи считались могучими зверьми. По-моему, легенда.
— Я не иду в сравнение даже с современными слабосильными медведями, не так ли? — Генрих старался не показать, что ему больно.
— Хороший медведь обычно держится против меня две минуты. Вам о таком времени и не мечтать, друг Генрих. Между прочим, в троеборье на штанге мое лучшее достижение — семьсот двадцать килограммов. Не чемпион, но все же…
— Ваши рекорды штангиста еще не являются достаточным основанием, чтобы внезапно хватать меня и тащить, как полено! — раздраженно заметил Генрих.
— А что я должен был сделать, если вы внезапно проникли на охраняемую мной территорию? Я и мои друзья, ночные сторожа, — он показал на радостно, как и он, посмеивающихся помощников, — ужасно не любим, когда нас критикуют за просчеты. От нас ждут работы по способностям. Мы способны и не на такое, будьте покойны, друг Генрих! А подробней основания для вашего ареста вам разъяснит директор института Павел Домье.
