— И вы здесь, Фагуста? — сказала она мелодичным голосом — что-то вроде нежной мелодии кларнета при гуле отдалённых колоколов. — Пошли в слуги к новым господам, Константин? Верой и правдой?
— Как я служу новым господам моей страны, можете спросить у них, Людмила, — спокойно отразил её выпад Фагуста. — Особенно восхищён моей деятельностью заместитель диктатора генерал Семипалов. Он охотно расскажет о своём благорасположении ко мне.
Она снова перевела глаза на меня, сейчас во взгляде было сомнение — уловила иронию Фагусты. В зал вошёл Гамов и уселся за свой отдельный стол. Охранники отступили назад.
— Начнём обсуждение, — сказал Гамов. — Вы, друзья оптиматы, потребовали передать вам всю внутреннюю власть в стране. Вы согласны возобновить союз с Латанией, разорванный вашим бывшим президентом Вилькомиром Торбой. Вы предлагаете провести новую мобилизацию и сформировать для нас армию из трёх корпусов. Ваши предложения очень ценны, конечно, но, между прочим, мы можем претворить их в жизнь и без вас — приказами нашего командования. Зачем же нам делать ставку на вашу партию в раздираемой партийными распрями стране? Я хотел бы получить объяснение. Кто будет говорить?
Говорить пожелал Понсий Марквард. Он по-прежнему ни на кого из нас не обращал внимания, но смотрел уже не на лепной карниз, а на Гамова. Голоса не всегда отвечают облику, у Понсия Маркварда он отвечал — такой же надменный, замедленный, скрипучий, как будто в горле сидела палка и поскрипывала, когда он разевал рот. Со стороны могло показаться, что лидер оптиматов Патины отчитывает за что-то Гамова и предупреждает, что надо вести себя лучше. Выговоров не было, но предупреждение прозвучало. В Патине они, оптиматы, единственная реальная сила, и оккупационные власти жестоко просчитаются, если не учтут это. Он протягивает руку союза, берите эту дружескую руку.
Гамов с любопытством глядел на лидера оптиматов.
— Понсий, а как вы отнесётесь, если вдруг появится Вилькомир Торба, лидер ваших максималистов, и тоже предложит нам союз?
Понсий Марквард покривился, будто ему в рот попала муха.
— Он уже был с вами в союзе и изменил вам. Я решительно предостерегаю вас от неумного союза с эти ничтожеством.
— Неумного? Неумные действия нехороши, вы правы. Но всё-таки… Вдруг он объявится и попросит прощения? Как нам быть тогда?
— Немедленно арестовать! — резко бросила Милошевская.
— Арестуем. А дальше?
— Передать в наши руки! — отрубила она с решительностью, какую не всякий мужчина способен показать.
— Передадим. А дальше?
— Повесим его! — Понсий Марквард был ещё категоричней. Дальше разговор пошёл почти исключительно с ним, Милошевская только слушала, лишь гневными вспышками глаз поддерживая его требования.
— Хорошо — повесите… Попросите услуг нашего Чёрного суда?
— Судей, которые умеют выносить смертные приговоры, и у нас хватает. Намыленная петля давно тоскует по шее Торбы. Его надо было повесить лет пятнадцать назад, когда он только начинал свою карьеру. Это был бы дельный политический акт.
— Почему же не повесили его, раз была такая потребность?
Понсий Марквард раздражался — худые щёки побагровели, грохот в голосе стал басовитей.
— Меня удивляют ваши вопросы, диктатор! Чтобы повесить Торбу, надо было иметь власть. А ведь власть была у него.
— Между прочим, имея власть, он вас не вешал. Впрочем, это несущественно. Итак, чтобы вешать противников, нужно иметь власть. Но власти и сейчас у вас нет.
— Вы нам её вручите — значит, будем иметь. Это же просто!
— Очень просто! Раз передадим вам власть, значит, будете её иметь. Безупречное рассуждение! Итак, повесите Торбу, но предварительно надо доказать его вину. Какие преступления за ним числите?
— Многие, диктатор.
— Я бы хотел конкретней…
— Я же объяснил — многие. Расшифровываю: очень многие! А точный список его вин установит суд. Судей мы выберем квалифицированных.
— Вообразите себе такую ситуацию, Понсий Марквард. Вилькомир Торба на суде разнесёт в щепы все возведённые на него обвинения.
— И воображать не буду. Ненавижу воображение. Мы реальные политики. Если Торбу найдут, его повесят. Вам придётся с этим примириться.
— Что же, если уж придётся… Никто не хочет задать вопросы вождю оптиматов Понсию Маркварду?
Вопросы хотел задать я. Понсию Маркварду пришлось повернуться ко мне. Он сделал поворот с вызывающим недовольством.
— Где вы были, Марквард, когда Торба изменил нам, а Ваксель победным маршем продвигался по Патине?
— Меня допрашивают? Я думал, мы как равнозначные политики…
— Всё же я хотел бы получить ясный ответ.
Марквард возмущённо обернулся к Гамову. Гамов ласково сказал:
— Понсий, у нас задают любые вопросы и получают точные ответы.
Марквард с усилием сдерживал негодование.
— Семипалов, вы и сами понимаете, где я мог быть. Скрывался от ищеек Торбы и военных шпионов Вакселя.
— Зачем вы это делали, Марквард?
— И это вы знаете не хуже меня. Чтобы меня не схватили!
— Вы так боялись Торбы и солдат Вакселя?
— Солдат Вакселя вы тоже боялись и отступали перед ними.
— Зато потом разбили их. Сейчас свободно ходим по вашей стране.
— Я тоже свободно хожу по своей стране, генерал!
— Да, выползли из норы, где бесславно прятались.
Милошевская закричала:
— Протестую, диктатор! Генерал Семипалов переходит все границы!
— Согласен и с вами, как раньше соглашался с вашим другом Понсием, что обсуждение становится недопустимым, — вежливо произнёс Гамов. Если бы Милошевская лучше знала Гамова, она бы испугалась его грозной вежливости. — Разрешите задать и вам тот же вопрос, Людмила: и вы хотите повесить Вилькомира Торбу, если он попадёт вам в руки?
— Раньше надо его поймать, диктатор. Пока же ваша прославленная разведка…
— Отвечайте прямо! Допустим, случилось так, что Торба у вас в руках. Повесите вы его своими руками?
— Почему своими? Я пианистка, мои руки играют на клавишах рояля, а не свивают петли… Но за смертный приговор проголосую. Надо же решить в конце концов эту проклятую проблему, которая называется вождём максималистов Вилькомиром…
Гамов опять прервал её:
— С вами ясно. Полковник Прищепа, у вас всё в порядке?
— Конечно! Нажмите правую крайнюю кнопку на втором пульте.
Гамов поискал глазами нужную кнопку и нажал её. В зал вошли два конвоира, между ними двигался Вилькомир Торба. Я часто видел портреты президента Патины. У меня в памяти отложился образ импозантного, невысокого мужчины средних лет — холёное лицо, безукоризненный костюм, обаятельные манеры, хорошо поставленный — с шепелявинкой и грассинкой — голос. В общем, президент отлично исполненного образца. А в зал вошёл бродяга — небритый, исхудавший, в грязной одежде… Гамов приподнялся и вежливо проговорил:
