— Не тот случай, чтобы искать себе выгоду в голоде врага, Павел. Мы так часто и так крупно играли в неклассические игры, что и сами оказались в неклассическом положении. Боюсь, нам не придётся радоваться беде наших врагов.
И Клур, и Корина долго не решались признаться в катастрофе. Возможно, шли тайные переговоры между ними и Кортезией, но даже разведчики Прищепы ничего не разузнали. И только с приближением зимы в Клуре и Корине в один и тот же день объявили о снижении карточных выдач, о конфискации всех частных хлебных запасов, чтобы предотвратить спекуляцию. А на другой день мы услышали новое извещение обоих правительств: Клур и Корина обращались ко всем странам мира с просьбой помочь продовольствием — за наличные деньги либо взаймы.
Гамов созвал Ядро.
— Заметьте, что оба правительства обращаются не к союзникам, а ко всему миру, то есть также и к воюющим с ними. Ещё год назад мы и помыслить не могли о таком повороте дел.
— Вполне неклассическая ситуация, — согласился я. — Но какая нам польза от этого? Они ведь не предлагают нам мира. Без предложения о мире не может быть и разговора о помощи.
— Запросим, не связывают ли они просьбу о помощи с предложением мира? Вудворт, как это сделать?
Вудворт напомнил, что дипломатических связей с враждебными государствами у него нет, но можно обратиться к стерео. В этом случае наше предложение узнает всё их население.
— Тогда — по стерео. Подготовьте наш запрос — и в эфир!
Обращение к клурам и коринам передавалось по нескольку раз в день. Из печати и стерео этих двух стран мы быстро узнали, что оно вызвало большое волнение. Одни твердили, что пора объявить мир и принять помощь, другие восставали против измены союзному долгу. Это было то самое, о чём я говорил Гамову — спасение своих детей клуры и корины приняли сразу, но мир после тягостного поражения противоречил традициям и национальной гордости.
А затем оба правительства в холодной ноте, одинаковой у обоих, известили, что предложение о мире должно быть адресовано союзной коалиции, а не отдельным державам. Сепаратный мир — оскорбление для них. Немедленно за их нотами Аментола по стерео объявил миру, что противники задумали расколоть коалицию, шантажируя её продовольственными трудностями в некоторых странах. Он согласен на переговоры о мире, если Латания предварительно объявит себя виновницей кровавой бойни, незамедлительно выведет войска из оккупированных Родера, Ламарии, Патины и Нордага, согласится выплатить репарации за разрушения городов и гибель людей и произведёт чистку своего правительства, исключив одиозные фигуры.
С тяжёлым чувством выслушали мы ноты Клура и Корины и обращение Аментолы. Вудворт сказал, что иного ответа от Клура и Корины не ждал и что Аментола верен себе — наглый, когда ему везёт, и вежливый, когда его бьют. Таким он был в молодости, когда Вудворт общался с ним в Кортезии, характер его с тех пор не переменился.
— Значит, бить его — и покрепче! — подал реплику Пеано.
— Он просто политик классической формации, — сказал я, ирония была предназначена для Гамова. — Он мыслит силовыми категориями. По части психологии и нравственности он не мастак. И он согласен проиграть десяток психологических битв, лишь бы выиграть одну военную схватку. В общем, просвета к миру мы не увидели. Противники готовы на лишения, лишь бы одержать военную победу. — И ещё добавил для Пеано: — Грохот победы хорошо заглушает стоны голода. Не берусь исключить и то, что они ринутся на нас на всех фронтах, не дожидаясь весны.
— Для отпора я предпочитаю зиму, а не весну, — сказал Пеано.
В эти дни мы часто общались с Гамовым — то у него, то у меня. Он тяжело переживал, что его политические прогнозы не сбылись. Особенно огорчало затухание женского движения. Комитеты Помощи военнопленным закрылись сразу же, как Аментола запретил вывоз продовольствия. Комитеты Спасения рассыпались после подавления эпидемии. Потускнели надежды на образование неофициального женского правительства, параллельного законному, но обладающего немалой властью — даже мне такая надежда виделась почти реальной.
— Мне страшно от мысли, что возобновится истребление людей, — признался Гамов однажды. — Я ненавижу войну. Я стал руководителем военного правительства лишь ради того, чтобы побыстрее покончить с войной.
Я не мог его утешить. Про себя я отмечал, что Гамов в депрессии, ещё никогда он не был столь пассивен и вял, как в эти месяцы поздней осени. Он давно уже взвалил на меня текущие дела, теперь поручал и стратегию. Я решал за него — в его стиле, разумеется. Лишь потом я понял, что у него не депрессия духа, а подкрадывающаяся болезнь тела — только причиной её было разочарование от политических неудач.
А перед новым годом произошла неожиданность, в которую он втайне продолжал верить.
Я уже говорил, что политические движения неравномерны, они то замирают, свиваются в закоснелые узлы, то, словно вырываясь из тенёт, бросаются вскачь. Скажу точней: политический процесс подобен болезни. Сперва общество чем-то заражается, потом латентная стадия, когда болезнь незримо зреет, и, наконец, она вырывается наружу тяжкой хворью. Именно так мне представляется тот процесс, что долго назревал в недрах Кортезии, а потом взорвался новым пробуждением духовных сил. Объявилась опять Норма Фриз с её активистками — возник Комитет «Женщины Кортезии за немедленный мир», а к нему присоединилась жена Торкина со своим движением: «Президента Аментолу — на мыло!». До сих пор не понимаю, почему взбалмошная женщина для выражения ненависти к президенту выбрала этот клич футбольных фанатиков, требовавших расправы с неугодными им судьями, но на воображение женщин он действовал не меньше, чем на футбольных хулиганов.
И сразу грянуло событие, вначале тоже показавшееся хулиганской акцией, но, как мы теперь знаем, повлиявшее на судьбы всего мира. В Клуре в ответ на женское движение в Кортезии возникло своё. «Мир и помощь!» — так обозначили свои требования женщины Клура, заполонившие улицы. Это было стихийное буйство, какая-то дикая волна, вдруг выплеснувшаяся на улицы, — вождей там не было, главарём становилась всякая женщина, взбиравшаяся на импровизированные трибуны — крыши уличных ларьков, платформы водоходов, а одна даже взгромоздилась на электроорудие и оттуда проклинала все орудия мира. Правительство запретило в столице Клура Ферморе все митинги, но в ответ женщины хлынули на главную площадь города. В этот день правительство обнародовало очередной декрет, что продовольственные пайки сокращаются ещё на треть, и тем предрешило свой конец. Разъярённые женщины ворвались во дворец, министры разбежались кто куда. Женщины двинулись на стереостанцию, их становилось всё больше, они всё яростней орали. Мужчины не присоединялись к ним, только из домов, с тротуаров сочувственно наблюдали за ошалелым натиском своих подруг.
Но ни один солдат не встал наперерез потоку женщин, ни один офицер не отдал приказа к сопротивлению. Потом стало известно, что директор станции кричал начальнику охраны: «Остановите этих безумных! У вас же оружие в руках!» А начальник охраны презрительно бросил: «Я воюю только с вооружёнными мужчинами, а не с безоружными женщинами!» И приказал своим солдатам отойти от ворот, чтобы женщины по оплошке сами не набросились на них.
