— Буду рад встретиться с бывшим моим приятелем, — сказал Вудворт. — Не уверен, что это доставит ему такую же радость.
— Я подготовил правительственное сообщение о том, что наш агент в Кортезии, сенатор Леонард Бернулли, попал под подозрение, — продолжал Прищепа. — И чтобы спасти жизнь этого ценного сотрудника, мы переправили его в Латанию, где он в настоящее время и находится. И второе сообщение — указ о награждении Бернулли, бывшего сенатора Кортезии, ныне консультанта министерства внешних сношений Латании, орденами и денежной премией. Вот эти два документа.
Гамов положил оба извещения в стол и задумался.
— Доказательны ли эти бумажки? Ведь написать можно всё, что захочется. Будут ли за газетными строчками веские аргументы?
— Они уже есть. Можете полюбоваться.
Прищепа разложил на столе несколько фотографий. На одной Гамов, улыбаясь, обнимал смеющегося Бернулли. На другой два старых друга — Вудворт и Бернулли обменивались крепким рукопожатием. Была и общая фотография — Бернулли среди членов правительства Латании; и у всех были смеющиеся лица. Прищепа сказал:
— Чудеса фотомонтажа. Лица и фигуры скомпонованы из подлинных фотографий. Анализ негатива показал бы подлог, но в газетных снимках он совершенно невидим. Теперь просьба к вам, Вудворт. Вы учились вместе с Бернулли в университете, какое-то время приятельствовали. Для удачного завершения операции хорошо бы напечатать ваше интервью о прежней дружбе с Бернулли. И в нём сказать, что вы оба с юношеских лет — враги общественного строя Кортезии и дали тайную клятву с этим строем бороться. Вы для этого переехали в Латанию, а Бернулли подрывал Кортезию изнутри. Убедительно бы прозвучало…
— Не могу сказать, чтобы мне была приятна такая ложь… Хорошо, я напишу что-то вроде того, о чём вы просите.
Гамов сказал со вздохом:
— Не знаю, не знаю… Не один же Бернулли умный человек в Кортезии. Мы построили расчёты на том, что Кортезия переоценит свою мощь, разбазарит свои резервы и понадеется на распрю в нашем правительстве. Один обман, другой, третий… Можно ли построить большую политику на непрерывных обманах?
— Большую политику — нельзя, а большую стратегию — можно, — сказал я. — Военные действия основаны не только на силе, но и на том, чтобы перехитрить противника. Не понимаю, почему вы вдруг засомневались?
— Слишком уж гигантские ожидания строятся на таком небольшом камешке, как сенатор Бернулли. Нужно что-то ещё, более крупное, более впечатляющее…
— Вы знаете, что нужно ещё?
— Не знаю. Думаю. И вас всех прошу подумать. Аментола осторожничает с отправкой своих резервов союзникам, так вы сказали, Прищепа? Очень тревожный признак! Повторяю: успех нашего будущего наступления гарантирован только в том случае, если мощные резервы Кортезии будут разбрызганы по союзникам.
— Будем думать, — сказал я за всех.
На третий день мне позвонил Прищепа:
— Приходите в маленький кабинет. Наш заокеанский друг прибыл.
У Гамова уже находился Вудворт, вскоре пришёл и Прищепа.
— Усыплённого пленника оживили, он приходит в себя, но ещё не вполне соображает, что к чему, — сказал он. — И не верит, что похитили его мы. Он предполагает, что это козни Аментолы и что он ещё где-то в Кортезии.
— Поверит, когда поглядит на меня. — Вудворт усмехнулся. Насмешливая улыбка на его аскетическом лице выглядела зловеще.
Похищенного сенатора ввели агенты Прищепы и сразу вышли.
— Добро пожаловать, сенатор, — доброжелательно произнёс Гамов.
Бернулли растерянно оглядывался. На фотографиях он выглядел пристойно, а в жизни был форменным уродом — низкорослый, широкоплечий — туловище бочкой, с огромной головой, приличествующей великану, а не карлику. На широкощеком сером лице светили выцветающие глазки, проницательные до колючести, над ними нависали широкие полосы седеющих бровей, а всё увенчивала копна сивых волос. Внешность была незаурядная. Он был лишь на два-три года старше Вудворта, но выглядел старше лет на двадцать.
Он уставился на Гамова, видимо, признал, что этот человек похож на диктатора Латании, чьи портреты часто появлялись в газетах Кортезии. Затем перевёл взгляд на меня и Прищепу, но наши лица ничего ему не сказали. Поглядев на Вудворта, Бернулли передёрнулся.
— Джон, вы? — прохрипел он. — Значит, правда?
— Узнали всё-таки! Сколько лет мы не виделись, Леонард? Четырнадцать? Должен констатировать, что вы очень постарели за этот срок. Нелегко быть лидером оппозиции при таком ярком президенте, как Амин Аментола. Он одним своим существованием обрекал вас на второзначность, дорогой Леонард.
Бернулли повернулся спиной к Вудворту.
— Чего от меня хотите? — спросил он Гамова. — Зачем похитили?
— Хочу познакомиться с таким замечательным политиком, как вы, — без тени насмешки сказал Гамов. — Поглядеть, как вы пожмёте руку своему старому другу Джону Вудворту.
Ярость исказила уродливое лицо Бернулли.
— Даже если будете пытать меня, не пожму руки предателю!
— Вы уже сделали это. — Прищепа положил на стол фотографию, где Бернулли крепко стискивал руку улыбающемуся Вудворту.
Бернулли схватил фотографию, жадно её рассматривал, потом прикрыл тяжёлыми веками запавшие глаза — и несколько секунд размышлял.
— Неплохо. Что ещё заготовили?
— Кое-что есть. — Прищепа разложил снимки.
Бернулли покачал головой.
— Фотограф — мастер, но для политики не годится. В этот вздор никто всерьёз не поверит. Эксперты докажут, что для монтажа использованы старые снимки, где я совсем в другом окружении, разговариваю с другими людьми. Достаточно перелистать старые газеты.
— Предусмотрено, сенатор. На наших снимках не использовались фотографии из газет. Их делали наши агенты на ваших митингах. Ни один эксперт не докажет, что это монтаж, а не реальность.
Бернулли снова посмотрел на своё дружеское рукопожатие с Вудвортом и с отвращением швырнул фото на стол.
— Всё-таки несолидно, — изрёк он и даже изобразил на лице издевательскую усмешку. — Я был высокого мнения о вашей политике, Гамов. Мне думалось, она основывается на широких концепциях. Одно это решение разделаться с ненадёжными союзниками, чтобы взвалить их содержание на Кортезию… Ни одной минуты не сомневался, что вы преследуете одну цель — ослабить Вакселя, поистрепать его армию, а потом нанести губительный удар. Аментола вас недооценивает, я понимал вашу силу. А вы фальсифицируете фотографии! — Сенатор вдруг впал во вдохновение, глаза его засверкали, голос из хрипловатого зазвучал металлом — так, наверно, этот карлик вещал с трибун, покоряя слушателей жарким красноречием. — Диктатор, я вам открою, какую страшную ошибку вы совершаете. Вы меня похитили во вред, а не на пользу себе. Аментолу не обманут ваши дурацкие фотографии. Он в этом открыто не признается, но про себя задумается и поймёт, что я был прав, нападая на его политику, и политику эту нужно менять. Раз вы похитили меня, значит, вам страшны были мои требования, вот к чему он неминуемо придёт. И тогда — и одного дидана не стоят ваши фотографии!
