Образованное общество, впрочем, не так уж интенсивно налегало на угощение. Их более занимали разговоры. Вдоль стен стояли накрытые медвежьими шкурами диваны, кто-то сидел, кто-то, стоя, горячо о чем-то спорил, а кто-то в сторонке предавался пороку – играли в азартную игру, весьма напомнившую мне перебой, любимое развлечение в Буниной стае. Разве что фишки выглядят поблагороднее. Может, слоновая кость?
Елена таскала меня из конца в конец гостиной, представляла собравшимся. Похоже, она тут пользовалась немалым авторитетом… Частично перепадало и мне, глядели с благосклонностью. И – воспитанные люди! – никто не поинтересовался моим происхождением. Хотя, наверное, плебейская сущность проявлялась во всем. В энергичных рукопожатиях, в том, как я пью из хрустального бокала розоватое неаполитанское вино (похабнейшая кислятина, кстати), в том, как односложно отвечаю.
А меня и не тянуло на красноречие. Тут ведь постоянно надо держать ухо востро. Начнешь болтать – как бы не запутаться в собственных легендах. Сколько их у меня было… для лыбинской дворни, для Буни, для допросчиков из Уголовного Приказа и для добрейшего рубаки Лукича… Теперь вот Арсений соорудил мне новую. Из вольных ремесленников, значит… Ну-ну. Придумать бы еще, что за ремесло. Изготовление портативных звучар? Свет-факельный заводик? Промышленное производство барабанов?
Вот Лене – той было комфортно. Она ни секунды не сидела на месте, прямо-таки порхала по залу, аки белая бабочка. А что, светлое, до пят платье с голубой каймой очень такому образу отвечает. Говорила то с одним, то с другим, с девушками жарко обсуждала что-то, по-детски смеялась рассказам мужчин.
А я вот чем дальше, тем больше чувствовал себя лишним на здешнем празднике жизни. Этаким Штирлицем на балу у Евы Браун. Насколько приятнее было идти сюда и разговаривать с Леной – одновременно обо всем и ни о чем. Надеюсь, на обратном пути мы продолжим…
Я сидел на краешке дивана, мял новыми (кстати сказать, Сениными) штанами громовскую шкуру, вертел в пальцах почти пустой бокал и прикидывал, сколько все это еще продлится. Не дай бог, здешние балы тянутся всю ночь. Пускай даже ночь и белая.
– …а человек благородного происхождения должен блюсти линии своих холопов, – в ухо мое воткнулся обрывок разговора. – Поскольку в большинстве своем холопы мало чем отличаются от животных, то наш долг в том, чтобы помогать им…
Я поднял голову. Витийствовал прыщавый парнишка лет, наверное, восемнадцати. Лена еще в самом начале представила мне его как боярина, сына какого-то столичного вельможи. Сюда приехал поступать в панэписту. Сын младший, значит, в высокую науку. Старший унаследует папенькину должность. Имя у меня тут же вылетело из головы… Вообще, эти их имена… Кроме нормальных, привычных русскому уху – всяких там Саш, Кириллов, Дим и прочих, столько тут было греческой экзотики… Амвросии, Евтихии, Филумены… Иные и не произнесешь, не сломав язык.
Юному оратору внимали двое – лощеный брюнет с перстнями на обеих руках и сухонький господин заметно постарше присутствующих. Он, не пытаясь хоть как-то прокомментировать реплики юнца, потягивал из бокала что-то темно-багровое. Забавно было воображать его вампиром, зашедшим на огонек к молодежи. Пообщаться с живыми, вспомнить прежние деньки, выбрать на ночь жертву повкуснее…
– Так вот, – продолжал вельможный сын, – как мы знаем из Учения, кратковременное страдание уравновешено будет либо кратковременной же буйной радостью, либо долговременно ровным расположением духа. Поэтому холопам эти кратковременные страдания необходимо обеспечивать. Лучше всего тут подходит наказание розгами. Я, знаете ли, вот уже год исследую этот вопрос, делаю опыты на нашей дворне…
Н-да… Внутри у меня что-то щелкнуло. Юный экспериментатор, значит… Как благородно! Корректировать линии своим рабам – что может быть милосерднее? Князь-боярин Лыбин, наверное, тоже с высокими целями? Тоже корректировал?
– Ну и каковы же выводы из твоих опытов, Аникий? – лениво поинтересовался лощеный.
– У меня была гипотеза, – прыщавый Аникий был важен, точно ректор института, дающий интервью прессе. – Я предположил, что смена быстрых колебаний огорчения и удовольствия спустя небольшое время приведет к достаточно ровной линии. Видимо, тут дело в привыкании… Привыкнув отзываться на сильные потрясения, холопья природа начинает ровно воспринимать обыденное течение жизни… И вот уже год проверяю эту гипотезу на практике.
– Что, сам сечешь? – лощеный удивленно поднял бровь.
– Ученый должен самостоятельно производить опыты, – наставительно произнес юнец. – Сперва я применял плеть, но потом остановился на розгах, то же самое достигается за меньшее время… Начал я свои опыты на дворовых девках, но потом перешел и на мужиков… Понимаете ли, надо выявить, насколько тут влияют половые различия.
– А как ваш почтенный батюшка отнесся к вашим… гм… опытам? – впервые подал голос пожилой господин.
– Отец слишком занят государственными вопросами, чтобы вникать в домашние дела, – заявил Аникий. – Но не думаю, чтобы он возражал… ведь это же нужно для науки… и в конечном счете для холопьего же блага… Действительно, я нашел подтверждение своей гипотезе. Правда, время для выравнивания линии, как оказалось, требуется большее, чем думалось мне изначально… Однако же дело того стоит. Да я вам сейчас это докажу. Со мной тут как раз холоп, который уже лет десять как прислуживает мне. Вот и спросим. Евлампий! – крикнул он, хлопнув в ладоши.
Спустя пару секунд открылась дверь, и в гостиную, почтительно поклонившись, вошел здоровенный детина. Еще бы ему не кланяться – рост баскетбольный, метра два уж точно будет. А вот телосложением он напоминал десятника Корсаву. Такой же бурый медведь. И прямо по-медвежьи зарос рыжей бородой чуть ли не до глаз. На вид – раза в два старше своего прыщавого господина.
– Вот скажи, Евлампий, – с весельем в голосе произнес юнец, – давно ли я тебя порол?
– Да уж с три дня будет, боярин, – прогудел холоп.
– А чем я тебя после наградил?
– Пятью грошами, известное дело, – сообщил Евлампий.
– Вот видите, – пояснил будущий студент, – важно четко выдерживать ритм: наказание – поощрение. Евлампий у меня часто гроши получает. Богатым стал… Вот скажи почтенным людям, Евлампий, а на что тебе эти деньги?
– Так известное дело, боярин. Дуняше, невесте моей, на подарок к свадьбе.
Юнец хитро облизнулся. Видно, ему пришла в расчесанную головку очередная идея.
– Ты можешь смело потратить свои сбережения на хмельной мед, – в голосе его было что-то, напоминающее кошку, играющую с полупридушенной крысой. – Я вот посчитал по формулам и выяснил, что жениться на Дуняше тебе для линии вредно. Гораздо лучше подойдет Параскева… ну та, со скотного двора, криворукая. Так что можешь порадовать свою душеньку… Ну ладно, Евлампий, ступай. Более не надобен.
Молча поклонившись, холоп вышел из комнаты.
Меня просто трясло… Вот ведь жук навозный… Вот ведь какая чикатила деревянная. Так, наверное, и зарождаются Лыбины…
