Пожилую даму сменила девушка в белом муслиновом платье, украшенном розовыми лентами. На ней была шляпа с широкими полями, так что Дэнис не мог видеть ее лица. Но, судя по фигуре и округлости обнаженных рук, она была молода и недурна собой. Мистер Скоуган посмотрел на ее ладонь, потом шепотом сказал:
—Вы все еще невинны!
Молодая особа смущенно хихикнула и воскликнула:
— О Боже!
—Но вы не долго такой останетесь, — добавил мистер Скоуган замогильным голосом. Молодая особа снова хихикнула. — Рок, который определяет малое в не меньшей степени, чем великое, открыл мне это в линиях вашей руки. — Мистер Скоуган взял лупу и снова принялся рассматривать белую ладонь. — Интересно, — сказал он про себя, — очень интересно. Ясно как день. — И умолк.
—Что ясно? — спросила девушка.
—Мне не следует говорить вам это. — Мистер Скоуган покачал головой. Медные серьги, которые он прикрепил к своим ушам, тихонько звякнули.
—Ну пожалуйста, пожалуйста! — попросила она.
Колдунья, казалось, пропустила ее слова мимо ушей.
—А вот что дальше, не совсем ясно. Судьба не говорит о том, ждет ли вас впереди замужество и будет ли у вас четверо детей или вы попытаетесь сниматься в кино и у вас не будет ни одного ребенка. Конкретно указан только один этот довольно важный эпизод.
—Какой? Какой? Ну, расскажите мне!
Фигура в белом муслине нетерпеливо склонилась к мистеру Скоугану. Тот вздохнул.
—Ну что ж, — сказал он, — если вы настаиваете, пусть так. Но если случится что-то неожиданное, вините только свое любопытство. Итак, слушайте. — Он поднял острый, с ногтем, похожим на коготь, указательный палец. — Вот что говорит судьба. В следующее воскресенье, в шесть часов вечера, вы будете сидеть на втором перелазе той тропинки, что ведет от церкви к нижней дороге. В этот момент там появится человек, мужчина. — Мистер Скоуган снова посмотрел на ее руку, словно для того, чтобы освежить в памяти детали этой сцены. — Мужчина, — повторил он, — невысокого роста, с острым носом, нельзя сказать, чтобы красивый, и не совсем молодой, но интересный. — Это слово он произнес медленно и с присвистом. — Он спросит вас: «Не можете ли вы показать мне дорогу в рай?» И вы ответите: «Да, могу» — и пойдете с ним к ореховой рощице.
Он замолчал.
— Это действительно правда? — спросил белый муслин.
Колдунья только пожала плечами.
—Я просто говорю вам, что прочитала в линиях вашей руки. С вас шесть пенсов. Да, сдача у меня найдется. Спасибо. До свидания.
Дэнис спрыгнул со скамейки. Кое-как привязанный к шесту, вяло повис британский флажок в безветренном воздухе. «Если бы я так умел», — подумал он, относя скамейку назад к чайной палатке.
За длинным столом, наливая из чайника чай в толстые белые чашки, сидела Анна. Перед ней на столе лежала аккуратная стопка отпечатанных листков. Дэнис взял один и посмотрел на него с нежностью. Это были его стихи. Их отпечатали в пятистах экземплярах, и листки четвертного формата выглядели очень приятно.
— Много продали? — спросил он небрежно.
Анна недовольно склонила голову набок.
—К сожалению, пока только три. Но я даю экземпляр бесплатно каждому, кто выпьет чаю больше, чем на шиллинг. Так что в любом случае тираж расходится.
Дэнис не ответил, но медленно пошел из палатки. Он смотрел на лист, который держал в руках, и на ходу, смакуя, читал про себя напечатанные на нем строчки:
Качели, карусели, гири,
Азартный треск в стрелковом тире,
Американских горок визг,
Летящий мимо цели диск,
С пыхтящей трубкой «тетка Салли», —
Вы тоже кольца здесь бросали?
Кто это праздником назвал?
Чья маска каждый карнавал
Картонным носом непомерным
Тянулась к розам парфюмерным
Венецианских круглых щек?
Без маски кто б смеяться смог
Так вольно, как теперь смеется! —
Когда слона-канатоходца
Свирепый Гальба выводил,
По проволоке зверь ходил,
А в цирке бой гремел кровавый,
Иным казавшийся забавой:
Герои насмерть здесь дрались,
И чернь кричала: «Веселись,
Рабы империи бесправной,
Где жизнь мрачней тюрьмы бесславной!»
Прославим праздник! Кто из вас
За жизнь свою хотя бы раз
Отведал подлинной свободы?
Кроваво-красные разводы
На русском расцвели снегу,
Совсем как розы на лугу,
Сквозь лед и стужу прорастая,
И лепестки летели, тая,
Нетронутый окрасив снег.
И умирали... Человек
Разбил отжившие оковы,
Порядок смел средневековый,
Обычай, веру и закон
Преобразил, очистил он:
Растаял паром на морозе
Порок, и снег, подобно розе,
Кровавым запылал огнем. —
Прославим праздник! Петь начнем
Под древом подлинной свободы!
В тени волшебной хороводы
Всю ночь води, Картонный Нос,
И песни пой, смеясь до слез!
«Свободны, счастливы...»
Но эхо
Доносит только отзвук смеха,
«Свободны, счастливы...» Увы,
Невесело смеетесь вы
На вашей ярмарке... «Свободны!»
Смешок фальшивый, безысходный,
С веселым распростился днем. —
Прославим праздник, петь начнем!
[33]
Он аккуратно сложил листок и положил его в карман. У этой вещи были свои достоинства. Решительно были. Но как неприятно пахнет толпа! Он закурил папиросу. Коровы пахнут лучше. Через калитку в стене парка он прошел в сад. Там центром шума и суматохи был бассейн.
— Второй заплыв в соревнованиях девушек!
Это был мягкий голос Генри Уимбуша. Его окружала толпа крепких и гладких, похожих на тюленей фигур в черных купальных костюмах. Серый котелок Уимбуша — аккуратный, круглый и неподвижный в центре движущегося моря — был островком аристократической невозмутимости.
Держа на расстоянии одного-двух дюймов от глаз свое пенсне в черепаховой оправе, он громко читал имена в списке.
—Мисс Долли Майлз, мисс Ребекка Баллистер, мисс Дорис Гейбелл!..
Пятеро молодых особ выстроились в ряд на краю бассейна. Со своих почетных мест на другой его стороне старый лорд Молейн и мистер Калламей смотрели на них с живым интересом. Генри Уимбуш поднял руку. Воцарилась напряженная тишина.
