Пока осужденного готовили к испытанию, отцы Лактанс и Транкиль освятили веревки, доски, клинья и молот. Все это было совершенно необходимо, потому что иначе бесы, используя свое сатанинское мастерство, помешали бы Грандье очиститься физическим страданием. Окропив предметы пытки святой водой и произнеся положенные молитвы, монахи отошли в сторону, и тогда палач, взмахнув молотом, вбил первый клин. Раздался громкий стон. Отец Лактанс склонился над жертвой и спросил по-латыни, не хочет ли тот признаться. Грандье покачал головой.
Первый клин вбили на уровне коленей. Второй — на уровне ступней, третий — снова наверху; четвертый — внизу. Раздавались удары молота, крики боли, потом тишина. Грандье шевелил губами. Может быть, это признание? Монах прислушался, но разобрал лишь слово «Бог», повторенное несколько раз, а потом фразу: «Не покидай меня, я не хочу, чтобы эта боль заставила меня забыть Тебя». Святой отец выпрямился и велел палачу продолжать.
После второго удара по четвертому клину раздался треск сломанных костей. Кюре потерял сознание.
— Cogne, cogne! — кричал отец Лактанс палачу. — Бей, бей!
Грандье открыл глаза.
— Отец, — прошептал он. — А как же милосердие Святого Франциска?
Последователь Святого Франциска не ответил.
— Cogne! — произнес он вновь, а после удара склонился над осужденным. — Dicas, dicas
[67]
!
Но сознаваться было не в чем. Тогда пришлось вбить и пятый клин.
— Dicas! — Молот застыл в воздухе. — Dicas! Страдалец посмотрел на палача, потом на монаха и закрыл глаза.
— Мучайте меня сколько хотите, — сказал он на латыни. Скоро все равно это закончится. Навсегда.
— Cogne! Снова удар.
Задыхаясь и обливаясь потом, ибо день выдался жарким, палач передал молот подручному. Теперь настал черед Транкиля говорить с узником. Медоточивым голосом святой отец изложил все достоинства чистосердечного раскаяния — оно сулило Грандье явные выгоды не только в следующем мире, но и в этом.
Кюре слушал, а когда Транкиль закончил, задал ему вопрос:
— Отец, скажите по совести: верите ли вы, что человек, ради избавления от боли, должен признаваться в преступлении, которого не совершал?
Отмахнувшись от этого явно сатанинского софизма, Транкиль продолжил свои уговоры.
Грандье прошептал, что он готов признаться в своих истинных грехах.
— Я был мужчиной, я любил женщин…
Но Лобардемон и францисканцы хотели слышать не это.
— Ты был колдуном, ты якшался с дьяволами. Когда Грандье заявил, что в этом преступлении он неповинен, пришлось вбить шестой клин, за ним седьмой и восьмой. На этом обычные пределы ординарной и экстраординарной пытки были исчерпаны. Кости от коленей до ступней были размозжены в мелкую крошку, а признания все не было. Несчастный лишь кричал от боли, а в промежутках шептал имя Господа.
Когда восемь положенных клиньев были использованы, Лобардемон потребовал принести новых, хоть это и было против правил. Палач сходил в кладовую, принес еще два клина. Увидев, что эти клинья не толще предыдущих, Лобардемон разъярился и пригрозил палачу поркой. Монахам же пришла в голову замечательная идея: можно вынуть клин номер семь и использовать его в другом месте. На сей раз за молот взялся отец Лактанс.
— Dicas! — кричал он после каждого удара. — Dicas! Dicas!
Отец Транкиль не захотел отставать. Он вырвал у собрата молот и вбил десятый клин тремя мощными ударами.
Грандье снова потерял сознание. Казалось, он умрет прямо сейчас, не дожив до костра. Клинья закончились. Лобардемон был вынужден остановить пытку. Упрямый грешник разрушил все его планы. Первая стадия мученичества Урбена Грандье продолжалась три четверти часа.
Доски были раздвинуты, измученного узника усадили на стул. Он посмотрел вниз, на свои изуродованные ноги, потом взглянул на комиссара и его подручных.
— Господа, — сказал он. — Посмотрите, есть ли положение более жалкое, чем мое?
По приказу Лобардемона осужденного отнесли в соседнее помещение и положили на скамью. Был душный августовский день, но Грандье дрожал от холода — это было последствие болевого шока. Ла Гранж накрыл его покрывалом и дал стакан вина.
Тем временем Лактанс и Транкиль пытались спасти ситуацию. Всем, кто подходил к ним с вопросами, они отвечали, что колдун и в самом деле не сознался в своих прегрешениях, даже под пыткой. Причина очевидна. Все слышали, как Грандье взывал к Господу, моля дать ему силы. А поскольку его господь — Люцифер, то все понятно. Нечистый сделал своего слугу нечувствительным к боли. Можно было продолжать хоть целый день, вгонять клин за клином, это ничего бы не дало.
Чтобы доказать истинность этих утверждений, один из экзорцистов, отец Архангел, провел маленький эксперимент. Несколько дней спустя он сам поведал о своем опыте перед аудиторией, и один из слушателей записал его слова. «Оный отец Архангел утверждает, что дьявол дал ему (Грандье) нечувствительность к боли. Он лежал на скамье, и его колени были раздавлены при пытке, а сверху он был накрыт зеленым покрывалом. Означенный святой отец грубо сдернул это покрывало и стал тыкать Грандье в израненные ноги, тот же даже не жаловался на боль». Отсюда следовало, что, во-первых, Грандье боли не чувствовал; во-вторых, что эту нечувствительность даровал ему Сатана; и в-третьих, что (прямое цитирование слов капуцина) «когда он призывал Господа, то на самом деле имел в виду дьявола, а когда говорил, что ненавидит дьявола, имел в виду, что ненавидит Господа»; в-четвертых же и в-последних, требовалось принять особые предосторожности, чтобы Грандье в полной мере вкусил муки сожжения на костре.
Когда отец Архангел удалился, снова настал черед королевского комиссара. Более двух часов Лобардемон просидел возле своей жертвы, всячески убеждая несчастного Грандье поставить подпись под документом. Эта подпись сразу же придала бы процессу убедительность, очистила бы репутацию кардинала и оправдала бы использование инквизиторских методов во всех последующих случаях, когда каким-нибудь истеричным монахиням придет в голову обвинить кого-то в колдовстве. Подпись была жизненно необходима барону, но, сколько он ни пытался, у него ничего не вышло. Господин де Гастин, присутствовавший при этой беседе, рассказывал впоследствии, что «ему никогда не приходилось слушать ничего столь же омерзительного», как эти мольбы, лицемерные вздохи и всхлипывания. На все уговоры Грандье отвечал, что не может поставить свою подпись под документом, который, как известно Господу (и самому комиссару), насквозь лжив. В конце концов Лобардемон был вынужден признать свое поражение. Он приказал Ла Гранжу позвать палачей.
И они пришли. Осужденного одели в рубаху, пропитанную серой; на шею ему натянули веревку и вынесли во двор, где уже стояла повозка, запряженная шестью мулами. Калеку привязали к скамье. Возница гаркнул на лошадей, и процессия тронулась в путь. Впереди шли лучники, за ними Лобардемон и тринадцать его ручных судей. На улице сделали остановку, и приговор был громогласно оглашен перед публикой. Потом мулы двинулись дальше. У дверей собора Святого Петра, куда в прежние времена кюре не раз входил с видом полноправного хозяина, кортеж снова остановился. В руки осужденному сунули двухфунтовую свечу и подняли его со скамьи, ибо приговор требовал, чтобы он коленопреклоненно покаялся в своих преступлениях. Однако коленей у священника не осталось, поэтому его положили ничком на землю. Палачам пришлось задрать ему голову. В этот самый момент из церкви вышел отец Грийо, настоятель кордельеров, растолкал лучников, склонился над страдальцем и обнял его.
