— Жил да был один парень из Бирмы, — внезапно задекламировал Эбинджер.
— Успокаивается, — повторил Энтони, на этот раз громче, — силой гармонии…
— Чья невеста работала в фирме…
— И глубокой силой счастья, — заорал Энтони, — мы проникаем…
— Он на брачной пирушке кушал шпанские мушки…
— Проникаем в сущность вещей. Сущность вещей, говорю я вам. Сущность вещей, и к черту всех фабианцев!
Энтони вернулся на квартиру примерно без четверти двенадцать ночи и был неприятно удивлен тем, что, войдя в гостиную, увидел человека, который при его появлении вскочил с кресла, словно чертик из табакерки.
— Боже, как ты меня напугал…
— Ну, наконец-то! — сказал Марк Стейтс. На его резко очерченном лице было написано гневное нетерпение. — Жду битый час. — Затем презрительно буркнул: — Да ты, кажется, пьян?
— Как будто ты сам никогда не бывал пьян, — отозвался Энтони. — Помню, как…
— Был, был, — молвил Марк Стейтс, перебив его, — но это было на первом курсе. — На первом курсе, когда он почувствовал необходимость доказать, что он мужчина — самый мужественный, самый шумный и самый пьющий. — Сейчас у меня есть дела поважнее.
— Это ты так думаешь, — отозвался Энтони.
Марк посмотрел на часы.
— У меня не больше семи минут, — сказал он. — Ты достаточно трезв, чтобы слушать?
Энтони сел на стул с молчаливым достоинством. Приземистый, широкоплечий и крепкий, Марк навис над ним почти угрожающе.
— Разговор пойдет о Брайане.
— О Брайане? — Затем с понимающей улыбкой Энтони проговорил: — Это значит, что я должен поздравить тебя с вступлением на пост нашего президента?
— Идиот, — рассерженно выдавил Марк. — Думаешь, я принимаю такие подачки? Как только он снял свою кандидатуру, я тотчас снял свою.
— И тогда этот гнусный малявка Мамби вступит в должность?
— Какое мне дело до Мамби?
— Какое нам вообще дело друг до друга? — картинно провозгласил Энтони. — Совершенно никакого, и слава Богу. Абсолютно пика…
— Чего он добивался, оскорбляя меня так?
— Кто? Мамби?
— Да нет. Брайан конечно же.
— Он считает, что всегда любезен с тобой.
— На фига мне сдалась его паршивая любезность? Почему он не может вести себя нормально?
— Его забавляет то, что он ведет себя, как христианин.
— Вот ради Христа и скажи ему, чтобы он пробовал это на ком-нибудь другом. Я не любитель христианских шуток. В действительности нужен петух, с которым можно было бы подраться.
— Это как понять?
— Иначе ты не получишь должного удовольствия, забравшись на вершину навозной кучи. А Брайан хочет, чтобы мы сошлись, как два каплуна. И уж если речь зашла о навозных кучах, я полностью поддерживаю Брайана. Когда мы заговорим о курицах, я начну колебаться.
— Марк снова взглянул на часы. — Мне пора идти. — У двери он обернулся.
— Не забудь передать ему то, что я сказал тебе. Мне нравится Брайан, и я не хочу вступать с ним в спор. Но если он снова будет корчить из себя христианина и милосердную душу…
— Бедный мальчик навеки потеряет твое уважение, — заключил Энтони.
— Шут! — крикнул Стейтс и, захлопнув с грохотом дверь, побежал вниз по лестнице.
Предоставленный самому себе, Энтони взял пятый том «Исторического словаря» и принялся читать статью Бейля о Спинозе
[80]
.
Глава 11
5 декабря 1926 г.
«Condar intra MEUM latus!»
[81]
Вот единственное наше убежище. Энтони извлек лист бумаги из пишущей машинки, положил его в стопку других листов, скрепил их и стал перечитывать написанное. Глава одиннадцатая его «Основ социологии» была посвящена индивидуальности и его концепции личности. Он провел целый день, делая предварительные, еще не окончательно созревшие наброски. «Cogito, ergo sum»
[82]
, — прочел он. — А почему бы не сказать «Сасо, ergo sum»
[83]
Или «Eructo, ergo sum»
[84]
. Или, уж если без солипсизма, почему не «Ftituo, ergo sumus»
[85]
? Пошлые вопросы.
И все же что такое личность?»
«Мак-Таггарт
[86]
знает свою личность непосредственно, остальные знают ее по описаниям. Юм и Брэдли
[87]
вообще не имели понятия о ней и не верили в ее существование. Все это обыкновенное расщепление, воображаемые волосы лысого мужчины. Какое значение имеет то обстоятельство, что «личность» — это не более чем расхожее слово с общепринятым смыслом?
Люди обсуждают мою «личность». О чем они при этом говорят? Не о homo cacans, и не о homo eructans, и даже (пусть поверхностно) не о homo futuens. Нет, они беседуют о homo sentiens
[88]
(невозможная латынь) и о homo cogitans. И когда я публично говорю о «себе», мне приходится иметь в виду именно этих двух homines
[89]
. Моя «личность» согласно молчаливому договору суть мои мысли и чувства, точнее, то, что я доверяю своим мыслям и чувствам. Сасо, eructo, Jutuo — я никогда не признаюсь, что первое лицо единственное число этих глаголов — это в действительности я. Только тогда, когда по той или иной причине, они ощутимо задевают мои чувства и мысли, процессы, которые они представляют, начинают происходить в рамках моей «личности». (Эта цензура превратила в полную бессмыслицу всю литературу. Пьесы и романы просто не соответствуют истине.)
