Идем теперь по узкой тропке, на полкилометра вереница растянулась. Кругом лес. Не завел бы нас этот горе-тренер куда-нибудь в трясину. С него станется.
Стемнело. К вечеру снова усталость навалилась. То ли еще дело завтра с мячом будет. Да и остаток дня в темноте топать тоже не подарок. Игрокам со светом идти нельзя, так впотьмах и бредем. Ярыжкин только карту себе фонариком подсвечивает. А на дорогу только попробуй луч пустить, сразу от судейского предупреждение получишь. С каждым, даже небольшим отрядом обязательно кто-нибудь из судейских идет, чтобы за соблюдением правил следить. Без присмотра только отдельные игроки в дозор ходят. Да и то, если мяч рядом или ситуация опасная, даже за парой дозорных судейский может увязаться. Судейское дело большой разборчивости требует. Правил много, если все их досконально соблюдать, то никакой игры не получится. Вот каждый судья сам и смотрит: где можно послабление дать, а где строгость проявить. За судейские просчеты Игровой союз с них строго взыскивает, а за верные решения в трудной ситуации, наоборот, поощряет. Ведется специальный судейский рейтинг, наш Диаш Гоэньо в нем почетное пятое место сейчас держит. Российский судья, Олег Сергеевич Губников, двадцать первый в списке. Российская бригада сейчас матч Швеция — Латвия судит. Пока справляются, жалоб нет.
Совсем темно стало.
Где мы сейчас? Непонятно. Лес кончился, идем по полю. Вокруг ни огонька, на небе ни звездочки. Поднялся ветер. Не заплутал ли тренер наш снова? А то ведь ночью в чистом поле и замерзнуть недолго.
Ноги уже совсем не идут. Бредем вслепую. Хорошо еще, что мы в середине колонны по натоптанному пути идем, спину впереди идущих видим, а каково первым игрокам по целине дорогу торить? По уму надо бы сотнями или полусотнями меняться: сначала одни вперед, другие назад, потом наоборот. Что же этот Ярыжкин, сам не понимает? Еще надо плотнее друг к другу держаться, чтобы не отстал никто. Упади кто-нибудь из задних в обморок, и если без крика, то отряд потери бойца и не заметит.
Сколько, интересно, часов с наступления темноты прошло? Два? Три? Или просто время медленно тянется и нам еще шагать и шагать? Хоть бы примерно сказали, сколько еще идти осталось. Если бы этот дурак утром в карте не запутался, может быть, давно бы уже в лагере были.
Надо про что-нибудь отвлеченное думать, тогда и время быстрее пройдет. Если уж поделать ничего нельзя, надо терпением как следует запастись. Буду про дом думать, про маму, папашу, Николку. Как детьми летом с тарзанки в реку прыгали. Как мама свежий хлеб из печи вынимает…
Ох нет, от этого еще грустнее делается. Лучше зрителей сегодняшних вспоминать буду, какое у них ликование от одного нашего вида сделалось. Еще буду думать про то, что я не просто Михаил Прокофьев из деревни Зябликово и не просто плетусь по снежному полю в толпе таких же деревенских ребят; а я игрок, защитник, член славной команды, и в этот самый момент мы совершаем важнейший для исхода игры маневр. А от того, как стойко я этот маневр пройду, хоть и в малой степени, но результат всей игры тоже зависит. Вот так будет лучше.
Раз-два, левой-правой, левой-правой, раз-два. Саднят вчерашние мозоли, не до конца зажили. Можно еще шаги считать. Считать до тысячи, потом сначала начинать. Каждая тысяча шагов — примерно полкилометра. Раз полкилометра… два полкилометра…
Вздох по рядам прокатился. Поднимаю голову — дошли.
На горизонте огни. Лагерь.
Не промахнулись. И на том спасибо. Хотя до лагеря еще километра полтора, но теперь хоть цель видна, виден наш горячий ужин и краткий сон. При виде лагеря вдруг такой аппетиту меня разыгрался, что сейчас, думаю, целую корову могу съесть. Обязательно добавки попрошу.
К лагерю, уже подготовленному, в начале одиннадцатого подошли, лишний час отдыха из-за недотепы Ярыжкина потеряли. Сели к столам, быстро набили брюхи — и набок. Завтра к мячу.
Вот тебе и вся игра.
8
Подъем.
Сейчас, сейчас встану, еще минуточку, еще секундочку, еще самую маленькую долю четвертьсекундочки…
Нет, надо подниматься. Самое главное — сделать то самое неуловимое движение, после которого нельзя будет заснуть обратно. В полусне подношу к лицу руку и больно, едва не до крови кусаю себя за палец. Вот так. Теперь быстро подняться и вон из палатки. Защитник хренов.
Снова все тело будто окаменело. Глаза сами собой закрываются, хоть руками их придерживай или подпорки вставляй. Хочу домой. В жизни так не мечтал дома очутиться. Чтобы мама яичницу с чесночной колбасой к завтраку подавала, чтобы Николка в школу собирался, чтобы отец книгу за столом перелистывал и на все вокруг поверх очков поглядывал…
Мотаю головой, чтобы видение отогнать. Смотрю вокруг.
Народу в лагере — уймища. Горят костры, чуть поодаль мяч стоит, огненными отблесками сверкает. Вот он, родимый. Наш, голубчик.
Смотрю — заветного слова на нем уже нет, зато добавились официальные призывы: «За Государя, Победу и Родину», «Слава Российской Команде» и что-то еще, не разобрать. Наверное, насчет надписей высочайшее повеление пришло.
Прислуга проветривает освободившиеся палатки, перестилает белье. На ребят, которые мяч прикатили, жалко смотреть. Один человек, говорят, оступился и сломал руку, из игры теперь его спишут. Еще двенадцать игроков с сильнейшим изнеможением в лазарет отправлены. Говорят, что за пару дней их откачают и снова в поле выгонят — народу мало. Два человека отказались идти дальше, прямо там же, в поле, чуть ли не на коленке написали заявления. Кто такие? Говорят, калужские. Хорошо, что не наши. Такой позор. Лучше уж без сил упасть.
Антон разделся по пояс и натирается снегом.
Бодрый, румяный. Вот это будет игрок, настоящий защитник. Даром, что ростом не слишком высок.
— Мишка, не вешай нос! Прорвемся!
— Я и не вешаю, Антоха. Все нормально. Только поспать бы еще часок.
— Я тут разведал: завтра вечером Сырник будет с нами.
До завтрашнего вечера еще дожить надо. Ужас, что творится. Не слишком ли гонит нас Дмитрий Всеволодович? Так скоро и мяч вести будет некому. А с другой стороны, все понятно — надо подальше мяч откатить, пока свободное пространство впереди есть.
Дали команду. Ну — поехали.
К мячу уже по-свойски подхожу, первая наука пройдена.
— Взяли, ребята! И — раз! И — раз!
Покатился, родимый.
Берегу силы, толкать стараюсь мягко, без рывков. Хорошо разогнали, скорость держим приличную. Раз-два, раз-два, раз-два. И так теперь до полудня топать. Сменился, отдохнул, снова к мячу. Темнота, ветер. Идем на ощупь. Впереди дозор путь нашаривает. Дозорным тоже свет зажигать нельзя. Судейские, слышу, нашим ночным походом очень недовольны, по-своему ругаются, злятся. Ярыжкин случайно ближе положенного у мяча оказался — устное предупреждение.
— Повнимательнее, господин тренер.
