Тоже можно людей понять — им вместо сна за нами на конях трястись приходится.
Как я силы ни берег, а через час будто выжатый лимон стал. Не сумел как следует за ночь отдохнуть. Антон тоже чуть не падает. Ему, наверное, еще труднее, он и ростом пониже меня и худощавее. Да еще в азарте на мяч сильно налегал, устал быстро.
— Держись, Антоха. Сейчас рассветет, полегче будет.
— Да уж, полегче.
Когда уже в голове загудело и карусель перед глазами закружилась, сделали перестановку — другую сотню к мячу поставили, а нас в охранение перевели. Хотя какое из нас после таких трудов охранение. Плюнь в нашу сторону — сами повалимся. Но только Дмитрий Всеволодович тоже не дурак — оттого и движемся таким открытым манером, что на сто километров в округе ни одного немца нет. Когда с противником сблизимся, тогда, конечно, другие перемещения начнутся, по всем игровым правилам.
Рассвело.
В чистом поле мы: ни города, ни деревни вблизи не видно. Холмы, перелески. Идем ложбинкой. Операторы расчехлили камеры, поснимали. Некоторые из операторов безотлучно с нами идут, другие на время подъедут, сюжет сделают, дальше уходят. Спрашиваем у них новости. Фон Кройф во всех интервью называет потерю мяча случайностью. Грозится забрать его обратно на нашей же территории. Почти все немецкие отряды от Москвы отступают, два больших соединения нас преследуют. В то же время в районе Гродно формируется отряд защитников под началом обер-тренера Дитриха Брайтнера. Прикрывают зону, все по игровой науке. У немцев по-другому не водится.
Ярыжкин рядом со мной оказался.
— Эй, защитник! Зачем князь тогда звал?
— Да так. Спрашивал про то, что я на мяче на писал.
— А-а-а… Видно, запретное слово ты написал.
— Какое слово?
— Запретное.
— Это еще что такое?
Ярыжкин усмехнулся.
— Эх, простота. Есть слова, которые обычным людям знать не полагается.
— Что же это за слова такие?
— Говорю же — не полагается. Вот я и не знаю. Наше дело маленькое. Но коли стереть велел, значит, на запретное слово ты случайно наткнулся. Или, может быть, не случайно? А?
Пожал я плечами, ничего не ответил. А у самого мысли в голове так и роятся. На Берлин — что же тут запретного? Цель всей нашей игры — в Берлине, в Бранденбургских воротах. Туда мы должны мяч закатить. Туда теперь все наши отряды по всему полю стремятся. Это я и написал — что тут запретного?
— Ладно, не бери в голову. Грамоте хорошо обучен? Карту читать можешь?
— Грамоте обучен. Учителя у нас хорошие были. Папаша тоже меня учил. Карту знаю. Я вообще-то после игры в Университет поступать хочу.
— Ишь ты! — присвистнул Ярыжкин. — В Университет? Молодец! А папаша твой кто?
— Раньше ветеринаром в нашем районе был. Теперь уже два года как в отставке. Обычный зритель, землепашец.
— Обычный, говоришь? Ну-ну. А насчет карты я вот чего спрашивал…
Ярыжкин развернул карту, попросил меня проверить его расчеты. А сам, вижу, ничегошеньки не понимает, сбивается, путается. И как только такой невежда в тренеры попал? По знакомству, не иначе.
Выглянуло солнце, повеселей стало.
Снова к мячу. А сил уже совсем нет. Два раза упал. И каждый раз думаю — встану? Нет?
Но — надо. Это игра, а мы в ней сейчас главные игроки. Раз-два. Раз-два. Раз-два.
Дышать правильно, равномерно. Присесть бы хоть на минуточку. Но — нельзя. Тем, кто с мячом, вообще не велено привалов делать, катить и катить. Катить и катить.
Катить и катить.
Все, завтра точно загнусь. Не выдержу. Невозможно с такой скоростью мяч вести.
Смена. Надо отдышаться. Хорошие полузащитники, пока без мяча идут, почти полностью восстановиться способны. Многие даже спать на ходу умеют. Есть специальные методики обучения. Главное — зрительно прицепиться к какому-либо предмету или человеку, который впереди тебя движется. И идти за ним, будто на веревочке. Попробовал — не выходит.
— Сергей Вадимыч!
— Чего тебе?
— Сколько мы от Ржавой горы прошли?
— Много. Километров сто или двести.
Тоже мне тренер — «километров сто или двести». Невежда.
Крикнул встречному зрителю:
— Какое здесь село, земляк?
— Поварово, Дятьковского района.
Вот оно что. Мы уже давно на Брянщине. Попросил у Ярыжкина карту, померил линейкой расстояние, рассчитал масштаб. Вышло, что на сто десять километров мяч укатили. Большое дело. Теперь, даже если немец нас догонит и мяч отнимет, у тренеров будет достаточно времени, чтобы силы собрать и оборону устроить. Но только пускай сначала догонят нас.
— Что про немцев слышяо, Сергей Вадимыч?
— Сказано, что непосредственной опасности пока нет.
— Обещали скорое соединение с отрядом полузащитников.
— Да, двести пятьдесят человек от Рославля к нам идут. Только полузащитников-то князь побережет, наверное…
Ярыжкин осекся, покосился на меня.
— Разболтался я с тобой. А ну-ка марш в колонну!
Вот, значит, как получается. Полузащитников князь для настоящей игры побережет, а нас до полусмерти загонит, так что ли? Ну и ну. Только Петька Мостовой, наверное, этого не допустит. Петька сам простого звания человек и игроком в поле был. Петька наш отряд в обиду не даст.
Снова к мячу.
Ладно, тренерам виднее. Буду стараться, покуда сил хватит. Сегодняшний день должен выдержать, а там видно будет.
Раз-два. Раз-два. Раз… два…
Раз…
… два.
Как до лагеря дошли — не помню.
Есть не смог. Взял в рот ложку каши, а проглотить не могу. Челюсти свело так, что зубы скрипят. Полез в палатку. Положили меня, как мешок с овсом, укрыли. Тело будто чужое.
Жизнь тоже как будто чужая, а моей никогда и не было. Дом, Зябликово, школа, мать, отец, братишка — все это как сон вспоминается. А наяву только и есть: мяч, мяч, мяч…
Мяч…
9
Голоса.
— Бесполезно… не встанет… надо в лазарет…
— Крепкий парень-то, Алексей Данилыч… дайте ему нашатыря, таблетку какую-нибудь. Ну, если не сейчас, то хотя бы часика через два… каждый человек дорог, сами знаете…
— А коли дорог, так и не гнали бы так, Сергей Вадимович!..
— Мы что? Мы люди маленькие. Есть тренерское задание с самого верха — развивать контратаку по левому флангу всеми возможными силами…
Приоткрываю глаза. Надо мною — Ярыжкин и врач в белом халате поверх телогрейки. Верняя пуговица халата болтается, на нитках еле держится, нависает. Прилепился к этой пуговице взглядом, как будто из колодца по цепи с ее помощью на белый свет поднимаюсь.
