— Неплохо, — щелкнул пальцами Саймон, — очень даже неплохо. Как вы показывали, что тут выставлено «хуууу»?
— Это, Саймон, выставка молодых американских художников, — отзначил Буснер.
Они обошли всю галерею и взяли еще по бокалу шампанского, как вдруг Саймон, который теперь четверенькал впереди, замер, его зад задрожал, шерсть стала дыбом. Буснер подбежал и запустил пальцы в шерсть своего протеже, успокаивая его:
— «Хууууу» Саймон, что случилось?
— «ХуууууГррррнн», — нерешительно отзначил художник, — я могу ошибаться, Зак, но, кажется, я узнаю вон тех двух шимпанзе на верхней ступеньке лестницы.
Буснер посмотрел наверх и увидел двух непохожих друг на друга близнецов-бонобо.
— Вы о тех двух бонобо «хууу», Саймон?
— Да, верно, вот, значит, как выглядят бонобо «хуууу»? Я видел, что о них жестикулируют, но никто не показывал мне пока, как они выглядят.
— И кто же они, по-вашему, такие, Саймон «хуууу»? — знаки Буснера были нежнее ласк юной самки.
— Я думаю «хуууу», это друзья моей Сары, братья Брейтуэйт, одного обозначают Кен, другого Стив. Автор одной из заметок, которые вы давали мне тогда в больнице, намекал, что Кен спаривался с Сарой. Так странное.
Саймон опустил лапы. Буснер ущипнул его снова:
— Что именно странно «хуууу»?
— Я думал, что, увидев Кена — если вон тот, конечно, Кен, — испытаю дикий прилив ревности. Но я почему-то вовсе не ревную, а просто хочу подчетверенькать к нему и посмотреть, кто кому поклонится «хуууу».
Буснер скептически взглянул на Саймона. Он, разумеется, понял, куда тот клонит. Учитывая извращенные моногамные традиции, принятые у людей, известие о том, что кто-то спаривается с твоей первой, второй или третьей самкой, или даже с постоянной самкой вне группы, или даже — Буснер расхохотался про себя при этой мысли — просто со знакомой самкой, несомненно, должно вызывать эмоциональный надрыв. Но, хотя рассуждение увлекло именитого психиатра, еще увлекательнее был сам факт, что Саймон узнал близнецов-бонобо.
Самцы продолжали глазеть на Брейтуэйтов. Бонобо стояли на задних лапах на верхней ступеньке лестницы, и шимпанзе за шимпанзе, проходя мимо, кланялись им каким-то очень странным образом, почти не нагибаясь, почти не поднимая задницы выше головы, а братья почти не касались их в ответ и решительно отказывались чиститься.
— А кто вообще такие бонобо «хууу»? — немного погодя спросил художнику врача.
— Просто такая раса шимпанзе родом из Африки, Саймон, — ответил Буснер.
— Вы хотите показать, что они черные «хуууу»?
Буснер уже давно все выучил о видах и подвидах людей, так что вопрос не застал его врасплох:
— Вы правы, Саймон, в известном смысле бонобо — аналог черного подвида у людей.
— А-а, в таком случае, наверное, в вашем мире есть такая вещь, как бонобизм «ххи-хиии-хууу»?
— Верно, есть.
— Вот как «хи-хи-хи», — экс-художник оскалил зубы нижней челюсти и усмехнулся, — это многое объясняет.
— Что же, например «хуууу»? — недоуменно спросил Буснер.
— Например, тот факт, что их здесь не так много. Кое-что, как я уже имел случай показать, от мира к миру не меняется.
С этим щелчком пальцев Саймон вскочил на задние лапы и зашагал вверх по ступенькам к братьям Брейтуэйт. Буснер поспешил следом. Однако за несколько секунд, которые учетверенькали у союзников на то, чтобы взбежать по лестнице, братья исчезли в толпе гостей. Саймон подпрыгнул повыше, но увидел лишь щетинистое море шимпанзеческих голов, направляющихся по волосатым волнам неведомо куда.
— Они растворились в толпе, — махнул Саймон лапой Буснеру и вдруг замер: — Так, тут что-то интересное…
Часть галереи, куда они попали, была такой же огромной и пустой в плане плотности выставленных произведений искусства, однако по качеству последних превосходила ту, куда врач и пациент попали сначала. На бесконечном полу тут и там возвышались самцекены. Не статуи — насколько Саймон мог судить, материалом послужил пластик или латекс, — но и не обычные самцекены. Ближайшая к Саймону и Буснеру фигура застыла, делая шаг вперед, как бы желая покинуть постамент. Облаченная в белый халат, в лапе она держала стеклянную пробирку, но из шеи торчала не голова шимпанзе, а что-то искаженное, странное и массивное.
— Вот так, — шутливо показал Саймон именитому психиатру, — я частенько рисую «хи-хи-хи» в воображении вас!
У других самцекенов тоже имелись части тела, невозможные у шимпанзе: у одного вместо головы картофелина, у другого — голова кролика Багза Банни из диснеевского мультфильма, у третьего — птичий клюв. Но самой странной смотрелась одинокая фигурка детеныша человека. Эту фигурку ее создатель также подверг надругательству, покрыв совершенно бесчеловечной кудлатой шерстью и снабдив задние лапы пальцами, которые могли бы хватать предметы. Они как раз и втыкали в вену двухмиллилитровый одноразовый шприц, насколько можно судить — с героином.
Саймон и Буснер прочетверенькали вокруг всех выставленных фигур, ухая себе под нос, пока не добрались до юного наркомана-гибрида в дальнем конце — с мыслью истолковать работу.
— «Хуууу» как вам кажется, Саймон, по-моему, весьма удачные вещи, вы созначны «хуууу»? И весьма подчетверенькивающие к нашей «хууу» теме.
— Трруннн» ну да, пожалуй, тут вы правы, Зак. Все это, конечно, призвано выражать все более странные формы, которые принимает наша жизнь; тут значь о том, как под воздействием антиприродной среды, в какой нам приходится жить, искажается наша способность воспринимать собственное тело.
Буснер, хотя и был удивлен, что Саймон показал «наши» и признал тем самым их с Буснером принадлежность к одному и тому же виду, лишь щелкнул пальцами:
— Я бы показал, здесь есть сходство с вашими собственными работами последнего времени «хуууу»?
— Верно, верно, — отзначил Саймон, — я вижу явное сходство с моими апокалиптическими полотнами. Эти самцекены тоже намекают на некую трагическую утрату перспективы, вызванную тем, как насильственно в нашей культуре проводится якобы непреодолимая граница между шимпанзе и животными.
Пока продолжалась жестикуляция, к Буснеру и Саймону незаметно подполз согбенный, маленький веснушчатый шимпанзе, в парике и белом льняном пиджаке, скроенном так, чтобы выставить его задницу в выгодном свете. Увидев, что художник опустил лапы, новоподползший поклонился обоим сожестикулятникам и показал:
— «ХуууухГрааа» доктор Буснер, для меня большая честь пасть ниц перед вашей мордой, Саймон, я» просто счастлив снова видеть тебя в обществе, пожалуйста, доставь мне удовольствие — разреши приласкать твои великолепные яйца.
Шимпанзе немедленно исполнил обещанное.
Саймон почувствовал что-то знакомое в прикосновении и уставился прямо в морду радостно подчинявшегося ему самца, морду, на которой зияли две пасти, одна открытая, с зубами, другая закрытая — рубец от раны. Ага, сообразил Саймон, передо мной Тони Фиджис.
