Буснер обильно поплевал на шерсть приятеля, а затем запустил туда пальцы:
— Правда, Питер? Неужели? Не думал, что ты так быстро слезешь с дерева…
— «Хуууууу-хууууууууу-хуууууууу…»
Буснер оторвался от шерсти друга — по парку со стороны Элсуорси-Роуд разнеслось долгое и громкое уханье.
— Вот, я же показывал «ррряв!» — возмущенно замахал лапами Питер Уилтшир, его раздраженные пальцы, пальцы пианиста, сверкали на солнце. — У этого подонка хватает наглости беспокоить меня во время прогулки! Гляди, вот он.
Крупный, крепко сбитый самец, лет двадцати пяти от роду, с длинной светло-коричневой шерстью, приближался к вершине холма. Ему оставалось преодолеть еще метров пятьдесят, он шел вразвалочку, вытянувшись во весь рост и громко насвистывая «Тореадор, на задних лапах — в бой!». Буснер был заранее готов из принципа испытать отвращение к второму самцу Питера Уилтшира и, чувствуя беспокойство союзника, внимательно изучал приближающегося шимпанзе. Может, удастся заметить у него какую-нибудь слабость, укрывшуюся от глаз Питера?
Самцы приветствовали друг друга зычным уханьем. Питер Уилтшир от души забарабанил по скамейке. Буснер, готовый при малейшем проявлении непочтительности броситься в атаку, к своему неудовольствию, вынужден был оставить эту затею — так проворно и подобострастно поклонился ему Франклин. Крупный самец подставил свой зад под самую морду Буснера, его торс стелился по земле, а лапы показывали:
— «Хууууу» доктор Буснер, какое счастье видеть вас и вашу лучезарную задницу — я восхищаюсь ею уже много лет.
Лицемерность сцены была столь велика, что Питер Уилтшир возмущенно фыркнул, но Буснер более или менее дружески похлопал Франклина по спине, показав:
— Всегда «чапп-чапп» рад встретить поклонника, особенно талантливого и амбициозного. Мой старинный союзник только что изложил мне, с какой необыкновенной скоростью вам удалось продвинуться вверх по иерархии.
— «Хууууу» я изо всех сил стараюсь помогать доктору Уилтширу, — отмахнул Франклин, безуспешно пытаясь скрыть замешательство.
Если Питер так его боится, то приходится признать: мой старый союзник и вправду клонится к закату; нет в этом Франклине ничего такого устрашающего.
— «Ррррряв!» Хватит тут лапами махать, Франклин, с какой это стати ты явился сюда «хуууууу»? Я же показал, мы увидимся в одиннадцать на репетиции.
Уилтшир — морда сморщенная, лапа теребит шерсть на голове — тряхнул головой в ту сторону, где, видимо, располагался его офис.
— Нам снова ухнул Фалуди, он показывает, что Марио, скорее всего, сегодня на репетиции не появится. Горло по-прежнему болит, и он не желает рисковать и лететь сюда из Милана.
— «Ррррряв!» Вот дерьмо! — Уилтшир был в ярости. — Какого черта мы связались с этим «уч-уч» «лучшим в мире тенор-вокализатором», если у него, подонка, такое слабое горло, что он боится сесть на самолет! Хоть вызывай самца, которого мы планировали на роль изначально… — Уилтшир опустил лапы и повернулся к Буснеру: — Извини, дружище, ужасно досадно, но, боюсь, нам придется прервать чистку.
— Это вы о Марио Трафуэлло махали лапами «хууууу»?
— О нем самом. Ты слышал, как он вокализирует, Зак «хууууу»?
— Да, в прошлом году в Гарсингтонской опере.
[58]
Выше всяких похвал.
— «Рррряв»! Верно, только сначала надо затащить его на сцену. Мерзавец капризнее любой прима-самки, все время шлет нам свои требованьица через агента — сделай то, сделай это, — постоянно вносит поправки в контракт. Я уж и не знаю, что предпринять. Зак, дорогой, я правда очень расстроен; очень хочу ощупать тебя как следует в ближайшее время — ухни мне, будь добр «хууууу»? — рассекли воздух пальцы Уилтшира.
— Конечно, Питер, конечно. Кроме того, я хотел бы узнать твое мнение об одном шимпанзе, которого как раз собираюсь сегодня осмотреть. У него необычная мания — самец считает себя человеком. Случай, похоже, очень любопытный, думаю, он и тебя заинтересует.
— «Хуууууу?» В самом деле? Я бы показал, что тут все связано с неприязнью к учреждениям. Готов спорить, этот тип раньше спасал китов или громил научные лаборатории. Уж я-то знаю, как часто мания параноика складывается из компонентов, связанных с этической проблемой, которую он в данный момент пытается решить. Я уверен, с твоим шимпанзе как раз такая история…
— Его зовут Дайкс. Кажется, он довольно известный художник.
— Дайкс «хууууу»? Саймон Дайкс? Да, верно. Очень известный, даже знаменитый. Я махал с ним лапами разок, думал нанять на декорации для одного спектакля, но ничего не выползло. Так что нам тем более нужно чаще переухиваться, Зак. Если соберешься выгуливать его, как тех самцов с синдромом Туретта, я с удовольствием распахну перед тобой свои двери.
— Я буду иметь это в виду, Питер.
— А теперь мне пора.
Друзья растроганно обнялись. Разомкнув объятия, каждый увидел в глазах другого слезы.
— Что же «чапп-чапп», ужасно рад был тебя повидать, дорогой мой Захария! Как я буду скучать по твоей заднице! Надеюсь, наша следующая чистка продлится дольше, чем сегодняшняя.
— И я, Питер, и я «чапп-чапп». Ты — лучший из шимпанзе, которых я знаю.
Союзники немного подержали друг друга за яйца, а затем расстались. Буснер попрощался с Франклином, легко — но метко — съездив ему по заднице, и с удовольствием отметил, что Питер Уилтшир вернул себе толику былой гордости, продолжив начатое Буснером дело по пути к воротам парка.
Именитый психиатр нашел своих подростков возле дерева у самого выхода на Риджентс-Парк-Роуд. Троица загнала белку на верхние ветви и швыряла в нее камнями, но никто не решался взобраться по стволу и приняться за дело всерьез.
— «Рррряв!» Что это с вами, ребята, — замахал лапами вожак, — сидите тут на земле, как какие-нибудь бабуины! Я-то думал, вы уже давно разобрались с этой рыжей бестией.
— Мы не можем залезть на дерево, вожак, — взвились в воздух шесть лап. — Ствол вымазан чем-то антилазательным.
Буснер пощупал дерево. Подростки показывали правду. Ствол был покрыт слоем скользкого пластика, на котором красовалась прикрученная проволокой табличка: «По решению совета округа Камден, в связи с программой по пересадке зеленых насаждений, осуществляемой в этом году, на Примроуз-Хилл временно запрещено лазать по деревьям».
— «Рррряв!» Чертов восемьдесят седьмой год! — показал вожак подросткам.
— Чертов восемьдесят седьмой год! — чинно отмахнули ему шесть лап.
— На свете не было ничего, — продолжил вожак, — повторяю, ничего, что сказалось бы на жизни юных шимпанзе нашего города столь же отрицательно, сколь последствия великого «уч-уч» урагана восемьдесят седьмого года!
