— Да, да, теперь я понял. — Тони перешел к следующему холсту, который Саймон назвал просто «Летучий собор». Полотно изображало салон «Боинга-747» в то мгновение, сразу же осознал Тони, когда самолет разбивается о землю. Целые ряды кресел летели на зрителя вместе с сидящими в них пассажирами, превращаясь в гигантский салат из свежезабитой шимпанзечины. Как и на предыдущей картине, в центре располагалось изображение детеныша в том же фотореалистическом стиле. Этот детеныш не знает, что ему грозит, он сидит, пристегнутый к креслу, пальчики передних и задних лап целиком поглощены управлением электронной игрушкой, на экране четко видна миниатюрная гуманоидная фигурка Тупого Конга.
— Вожак мой! — снова показал Тони Фиджис и завыл: — «Хууууу».
— Оторопь берет, правда «хуууу»? — Ужас Тони Фиджиса явно привел Джорджа Левинсона в чувство. Джордж, в конце концов, жил с этими работами уже много недель. А поскольку у Саймона случился срыв, ему пришлось вдобавок заниматься натяжкой и обрамлением холстов — работой, которую художник обычно брал на себя. Галерист продолжил махать лапами:
— Прости меня за грубый жест, но, учитывая, что Саймон в больнице и, кажется, совсем сошел с ума, я берусь предпоказать, что ни один критик не удержится от постоянно присутствующего соблазна написать мммм… покажем так, нечто на тему нечеткости границ между жизнью художника и его творчеством, как думаешь «хууууу»?
— Я полностью с тобой созначен, Джордж. Давай-ка почетверенькаем в твой кабинет, выпьем и занюхаем по линии. Думаю, нам обоим это весьма не повредит.
Когда двое шимпанзе выползли из кабинета Джорджа спустя двадцать минут, две порции виски и три дорожки на нос, в галерее уже начали собираться обезьяны. Обычная толпа, какая бывает на всех вернисажах, — по крайней мере, обычная для вернисажей Саймона Дайкса. Первой появилась группа молодых художников-концептуалистов, которые постепенно начинали доминировать на лондонской сцене.
Тони, разумеется, всех их знал — либо по «Силинку», либо по компании Брейтуэйтов, близких им как по возрасту, так и по эстетике. Тони считал их — по крайней мере, как группу — немного двинутыми, если не откровенно смехотворными. В полном соответствии с его ожиданиями, они разбрелись по галерее, все, как один, либо одетые по самой последней моде, либо выглядящие как самые распоследние уличные бродяги, демонстративно отказываясь чистить друг друга. С ними были две самки — обе привлекательные, обе с фантастическими, набухшими, готовыми лопнуть розовыми мозолями — и при этом ни один из самцов не делал ни малейшей попытки поухаживать за ними, а тем более спариться.
Эта игра в «союзник, мы не чистимся» постоянно прерывалась нервными поклонами, которыми они оделяли друг друга. Самцы старались сдерживаться, но едва только в галерее появлялся очередной их знакомый — вот как сейчас, например, когда вошел Джей Джоплинг, торговец произведениями искусства и владелец престижного «Белого куба», — как все они начинали громко ухать, поворачивались к нему трясущимися задами и ползли навстречу.
Они пытались, размышлял Тони, сдержать себя, но не могли. Несмотря на все их чванство, на всю гордость своей принадлежностью к авангарду, они ничем не отличались от остальных — все, что им было нужно, это занять свое место в иерархии и полизать задницу старшему, хотя бы мельком.
Но ни Тони, ни тем более Джорджа не волновала их реакция. Эти ребята поневоле испытывали известное уважение к Саймону и его работам — концептуализм обязывал, — и даже немного завидовали Дайксу в связи с его нервным срывом — разве не «круто» быть психом? Нет, беспокоиться нужно о реакции обезьян вроде Ванессы Агридж, прожженной писаки из «Современного журнала»… а вот и она, легка на помине, заметил Тони. Журналюги из глянцевой прессы будут вне себя от счастья, едва только краем глаза увидят эту выставку. Тони собрал в кулак всю свою волю. Алкоголь успокоил его, а кокаин навел порядок в мозгах. Уж теперь он постарается вбить хоть малую толику смысла в головы знакомых критиков, а когда появится Сара, будет за ней приглядывать, возьмет ее под крыло.
Джордж Левин сон жестикулировал с художественным критиком из «Таймс», новозеландцем по обозначению Гарет Фелтем, по прозвищу Ворчун, воплощением воинствующей тупости.
— Это, конечно «груууннн», исследования в области шимпанзеческой телесности. Художник ищет суть шимпанзе, и ведь вы помните, что Фрейд, в конце концов, так и показывал — эго есть прежде всего и в первую очередь эго телесное, не так ли «хууууу»?
— «Рррряв»! Вовсе я в этом не уверен, Левинсон. Мне кажется, во всем этом есть «уч-уч» изрядная доля духовного, так что здесь мы видим картины, которые эксплуатируют тела шимпанзе — и тем самым осуществляют надругательство над их душами. «ХууууууГраааа», — подчеркнуто громко заухал он и, изобразив, будто наносит мощный удар Джорджу по голове, продолжил свои высокомерные жестикуляции: — «Уч-уч» вы знаете, у меня всегда были сомнения насчет этого Дайкса, и, должен показать, его новые картины подтверждают их со всей основательностью. — Он показал передней лапой — огромной, шерстистой — на картину, обозначенную «Плоские упаковки с «Эболой». — «Уаааа» что он хочет этим показать — этой дешевкой, этим изображением разложения «хуууу»? — Фелтем в яростном возбуждении закинул голову, выставил на всеобщее обозрение свои клыки, изъеденные кариесом, желтые от сигарет, и издал серию угрожающих уханий и рыков: — «ХууууууГраааа! Ррррряв! ХууууууГраааа! ХууууууГраааа! Ррррряв!»
Услыхав такое, все прочие критики в галерее поставили на пол прокатные бокалы, приняли серьезный вид и принялись вокализировать:
— «ХууууууГраааа! ХууууууГраааа!»
От пьяного гиканья в зале сделалось душно, и у Джорджа побежали по спине мурашки — не зря ли он пил с Тони и нюхал кокаин? Иные критики даже начали барабанить по стенам и полу, пока самки не попросили их перестать. Впрочем, несмотря на гогот, Джордж не был уверен, что у всех шимпанзе на уме одно и то же.
В галерее уже собралось около пятидесяти обезьян — критики, коллекционеры, торговцы, художники и их прихлебатели. К счастью, отметил Джордж, значительную часть гостей составляли самки, у которых была течка, и порядочная доля активности представляла собой разного рода ухаживания, не имеющие отношения к выставке как таковой. В самом деле, когда вой стих, Фелтем перестал атаковать Джорджа и беззастенчиво запихнул указательный палец в задницу проходившей мимо самки. Она незамедлительно огрела его лапой, Фелтем же поднес палец-путешественник к носу.
— «Грунннн», «груннн», — заурчал он и показал: — До течки ей осталось не более недели, прошу прощения, Левинсон, она ведь не входит в вашу сферу интересoв?
Джордж сделал вид, что не понял оскорбительного намека, — еще не хватало драться с этим крепышом по поводу такой грубости. Позднее, однако, глазам Левинсона предстала весьма позабавившая его картина — Фелтем таки принялся спариваться с той самой самкой. Вельветовый пиджак съехал новозеландцу на задницу, он пыхтел, ухал и клацал зубами, но, судя по усталому выражению морды самки, чью голову было едва видно — так сильно самец вдавил ее в ковер, — не мог довести до оргазма ни себя, ни ее.
