Тут Уотли прислонился к Филипсу и со всей серьезностью принялся барабанить по нему пальцами:
— Может быть, так оно и есть, Филипс, но, если бы вы своими глазами видели Дайкса — а мы-то с Прыгуном его видели, — вы бы поняли, что тут к чему. Его психоз фантастически последователен, у него на все есть ответы, он Все назубок знает про свой иллюзорный мир. Впрочем, сейчас важно другое, а именно, я хочу увидеть, Филипс, что вы можете нам показать «чапп-чапп» про всю эту историю «хуууу»? Что вы знаете? Прыгун показывал мне материалы про инклюзию. Что, Буснер в самом деле был замешан в незаконных клинических испытаниях нового транквилизатора «хуууу»?
— «Хуууу» да, да, именно так. Замешан он был на сто процентов. Но есть еще кое-что, о чем сам Буснер, возможно, даже и не подозревает.
— И что же это «хууууу»?
— Прошу прощения, — щелкнул пальцами официант, — джентльсамцы, не готовы ли вы сделать заказ «хуууу»?
Прыгун поднял в воздух три пальца и официант почетверенькал прочь, схватился лапой за ветку дерева, раскачался, перепрыгнул стол и исчез в направлении кухни.
— Судя по всему, голуби здесь преотменные, — показал Прыгун. — А что выберут ваши тыльные великолепия «хуууу»?
— Засунь свои лапы себе в задницу, Прыгун «рррряв»! — Уотли отвесил Прыгуну тумака, Филипс последовал его примеру, так что голова несчастного пятого самца боксерской грушей скакнула сначала влево, потом вправо. — Дай Филипсу закончить свою последовательность знаков. Так что там, Филипс «хуууу»?
— Ну, как я показывал, прежде чем меня столь грубо прервали, «Крайборг» наняла Буснера, чтобы тот организовал двойное слепое тестирование нового лекарства, этой вот инклюзии. Буснер нашел в городе Тейм, графство Оксфордшир, одного не слишком скрупулезного терапевта, который согласился давать некоторым своим пациентам настоящие таблетки инклюзии и плацебо. Означенные пациенты страдали клиническими формами депрессии — по крайней мере, такими, какие, по идее, можно лечить фармакологическими методами…
— Так-так, а как обозначают Буснерова терапевта «хуууу»? — Пальцы Уотли только что не заплелись в косичку с пальцами Филипса, так резко научный консультант вскинул лапы. Прыгун тоже не отставал — вскочил на стул, вздыбил шерсть, оскалил зубы и раскинул передние лапы:
— «ХуууууГраааа» вы хотите знать, как его обозначают? Что же, джентльсамцы, мне известно обозначение этого мелкотравчатого провинциального докторишки, этого мерзавца, который ради выгоды решил пожертвовать здоровьем своих пациентов. Его имя — доктор Энтони Бом.
— «Хуууууу» отлично, чтоб мне провалиться! Держите меня шестеро! Энтони Бом! — Уотли стек со стола обратно на стул и принялся рассеянно расправлять ворс на скатерти, словно та была живым существом и позарез нуждалась в чистке. — Что же, ситуация несколько усложняется. Уж не хотите ли вы показать, что Дайкс — жертва инклюзии «хуууу»? Я что хочу узнать — чем закончились испытания? Что стало с «хуууу» лекарством?
Филипс не успел отпоказать — снова появился официант, и сотрудник фармакологической компании принялся выбирать блюда: нарочито долго задавал официанту вопрос за вопросом, интересовался, что особенного есть в меню, объяснял, как именно нужно прожарить заказанное мясо, а затем потратил минут десять на изучение винной карты. Наконец фармаколог поднял глаза на сожестикулятников, чье любопытство ничуть не притупилось:
— «Гррууннн» стало с ним вот что: его запретили испытывать, как легально, так и нелегально. Буснеровы испытания проходили совершенно на «Хуууууу-Грррааааа», несколько месяцев все ползло просто отлично, даже без калибровки результатов становилось ясно, что лекарство дает ожидаемый эффект. И тут неожиданно у одного из пациентов, который, сам того не зная, принимал инклюзию, случился фантастических масштабов психический припадок.
— Неужели этим пациентом был Саймон Дайкс, о Ваше Анальное Превосходительство?
— Именно так. Прыгун, этим пациентом был не кто иной, как Саймон Дайкс.
Некоторое время самцы сидели без движения, изо всех трех одинаково открытых пастей текли одинаковые струйки слюны. Опять появился официант, шествуя к заговорщицкому столу на задних лапах спиной вперед — заказанные закуски примостились между лопаток. Он поставил на стол две плошки с супом и тарелку с паштетом, не поворачиваясь к клиентам мордой, показал приятного аппетита и учетверенькал восвояси. Уотли задней лапой извлек из шерсти у себя на груди часы на цепочке, другой лапой схватил ложку и показал то, что и так было у всех троих на уме:
— Дайкс знает «хууууу»?
— «Хууууу» нет, едва ли. Мне кажется, знай он, что Буснер спровоцировал у него тяжелый психотический припадок, то ни за что не согласился бы отдаться ему в лапы, разве не так? Но мы можем порассуждать и кое о чем поинтереснее: не исключено, что инклюзия спровоцировала и его теперешний психоз.
— Да, да, гипотеза весьма любопытная, хотя, полагаю, окончательного ответа на сей вопрос дать нельзя. Я восхищаюсь складками на вашей заднице, доктор Филипс, я преклоняюсь перед вашей проницательностью, но не просветите ли вы меня вот на какой предмет: с чего это вы решили показать все это мне и Прыгуну? У вас, наверное, есть какой-то мотив?
— На ваш вопрос, доктор Уотли, отзнак дать проще простого. Я отдал компании «Крайборг фармасьютикалс» свои лучшие годы, трудился на них без малого пятнадцать лет. Год назад у меня обнаружили неизлечимое заболевание — не важно какое, но дни мои сочтены. И тут отдел кадров извещает меня, что, несмотря на состояние моего здоровья, я не имею права на медицинскую страховку от компании, а равно и на полную пенсию — для этого я обязан проработать еще как минимум год. Боюсь, однако, такой возможности у меня нет, по чисто физическим причинам. Я «ууааааа!» отдал «Крайборгу» все и поэтому теперь, уползая, хочу отнять у них все, что только возможно. Что до Буснера, ну, никакой мордной неприязни я к нему не питаю, но, честно показывая, меня просто наизнанку выворачивает, когда я вижу, как он снова выступает перед всеми этаким гуру от психиатрии. Это совершенно отвратительно — подумать только, ведь у него в карьере были такие зигзаги! — и вообще он позер, готовый сделать что угодно на потребу публике. Для меня он физическое воплощение лицемерия и наглости. У меня сжимаются кулаки при одной мысли, что еще немного — и его объявят большой обезьяной, внесут на лавровых носилках в пантеон великих. Я хочу уничтожить «Крайборг» — и если за нею с дерева свалится и Буснер, что ж, так тому и быть. Я не пророню на его счет ни единой слезы.
Уотли и Прыгун некоторое время в беззначии смотрели на пылающего от гнева обреченного химика. Затем Прыгун осторожно спросил, не нужна ли ему соль.
Саймон Дайкс и Зак Буснер сидели в своем общем кабинете, листая «Опыты высокоученого Мартина Писакуса
[122]
о происхождении наук». Эта сатира, написанная, видимо, Поупом и Арбетнотом под впечатлением от труда Тайсона по сравнительной анатомии, — едва ли не первая, где человек объявлялся «не поднимающим лап философом
[123]
». За ней последовала целая вереница великих сатир XVIII века, в которых высокоразвитый человек вынужден был противостоять примитивным обезьянам. Вершиной цепочки, разумеется, стали иеху Джонатана Свифта.
