Как бы то ни было, летчик не делал ни малейшей попытки от них отмахнуться. Он, естественно, вполне отдавал себе отчет в том, что жизнь его кончена, что гоминьдановские войска, которые должны вот-вот войти в Шанхай, не замедлят разделаться с ним при первой же возможности.
Японец поднял кол. Как лунатик, вынырнувший из забытья, он зашвырнул его подальше в крапиву. Джим вздрогнул; заметив это, японец потянулся к нагрудному карману летной куртки и вынул оттуда маленький манго.
Джим принял желтый плод из загрубевшей руки летчика. Манго был все еще теплый — от тела японца. Пытаясь выказать равное самообладание, Джим заставил себя не есть его сразу. Он стоял и ждал, пока пилот, отвернувшись, оглядывает взлетную полосу.
Наконец тот сделал шаг вперед и с раздраженным выкриком отвесил Джиму подзатыльник. И махнул рукой в сторону ограды, как будто предупреждая, что земля здесь заражена и что Джим должен убираться отсюда подобру-поздорову.
34. Летающий холодильник
Сладкий манго скользил у Джима во рту, как язычок миссис Винсент по внутренней поверхности ладоней. Отойдя футов на десять от ограды, Джим сел на топливный бак, упавший в бурьян на краю затопленного рисового поля. Он проглотил нежную мякоть и стал катать во рту косточку, соскабливая с нее остатки сердцевины. Он уже думал о следующем манго. Если удастся расположить к себе этого японского летчика, бегать со всякими там поручениями и вообще всячески быть полезным, манго может оказаться не последним. За несколько дней он наберется сил настолько, что сможет дойти до Шанхая. К тому времени там уже высадятся американцы, и Джим представит им летчика-камикадзе как своего друга. Американцы по сути своей народ не злой, и они с готовностью закроют глаза на такую мелочь, как налеты пилотов-самоубийц на их авианосцы в районе Окинавы. А когда настанет мир, японец научит Джима летать…
Опьянев от сладкого сока, Джим соскользнул наземь, привалившись к топливному баку спиной. Он окинул взглядом ровную поверхность затопленной делянки и решил, что хватит с него детских фантазий. Во-первых, откуда он знает, что война действительно кончилась? Евроазиат в белой рубашке, конечно, вел себя подозрительно бесцеремонно, но его единственная забота была — попытаться украсть со стадиона машины и дорогую мебель. Что же до полетов, то летчик-камикадзе может оказаться не самым лучшим инструктором…
В августовском небе раздался знакомый гул, привычный угрожающий дрон моторов. Джим вскочил на ноги, едва не подавившись косточкой. Прямо перед ним, ярдах в восьмистах над пустынными полями, летел американский бомбардировщик. Это была четырехмоторная «сверхкрепость», и шла она куда медленней, чем любой другой американский самолет, который Джиму приходилось видеть за всю войну. Он что, и впрямь собрался сесть на аэродроме Лунхуа? Джим стал махать рукой пилоту в закрытой стеклянным колпаком кабине. «Сверхкрепость» пролетела прямо у него над головой, и от рева моторов содрогнулась земля, а разбитые самолеты на краю летного поля начали вибрировать в унисон.
На брюхе «сверхкрепости» разверзлись бомбовые люки, открыв уложенные в десятки рядов серебристые цилиндры, готовые вот-вот рухнуть с держателей вниз. Самолет с грохотом пошел дальше: один из моторов на правом крыле работал на высокой свистящей ноте, от этого свиста воздух как будто треснул пополам. У Джима не было сил двигаться с места; он сидел и ждал, что вот-вот вокруг него начнут рваться бомбы, но вместо этого небо вдруг вспыхнуло созвездьем разноцветных парашютов. По воздуху, словно радуясь жаркому августовскому солнцу, плыли десятки цветных куполов. Эти яркие зонтики живо напомнили Джиму наполненные горячим воздухом воздушные шары китайских фокусников, которые под занавес детских праздников на открытом воздухе, в саду на Амхерст-авеню, вдруг появлялись невесть откуда и улетали в небо. Что, летчики с Б-29 хотят таким образом развлечь его, не дать ему упасть духом, пока они заходят на посадку?
Парашюты плыли мимо и приземлиться должны были как раз в районе лагеря Лунхуа. Джим, как мог, попытался сфокусировать взгляд на разноцветных куполах. Два парашюта столкнулись, запутались стропами. Серебристый цилиндр рванул мигом скомкавшийся купол вниз и ушел в вертикальное пике, ударившись в насыпь ярдах в двухстах от того места, где сидел Джим.
Собравшись в последний раз, прежде чем лечь и уснуть навсегда под ржавеющими остовами самолетов, Джим продрался сквозь заросли сахарного тростника и шагнул в воду. Он добрел по мелководью до залитой водой бомбовой воронки почти посередине поля, обошел ее по краю, а потом, вдоль кромки поля, вышел к каналу.
Пока он карабкался вверх по насыпи, последние парашюты упали в полях к западу от лагеря Лунхуа, гул моторов Б-29 смолк где-то над Янцзы. Джим подошел к лежащему поперек дамбы огромному алому шатру, такому большому, что можно было бы накрыть им дом. Он смотрел на блестящую тонкую ткань, роскошнее которой в жизни не видал, на безукоризненные швы и строчки, на белые стропы, которые уходили в идущий вдоль канала дренажный сток.
Цилиндрический короб лопнул при падении. Джим спустился по склону, покрытому спекшейся от жары коркой, и сел на корточках над открытой горловиной цилиндра. Вокруг, на дне стока, лежало целое состояние, в самой твердой валюте: консервы и пачки сигарет. Ящик был до отказа набит картонными коробками; одна из них выпала из сужающейся кверху горловины, и все ее содержимое рассыпалось по земле. Джим ползал среди консервных банок и тер глаза, чтобы хоть с горем пополам прочесть, что на них написано. Здесь были банки «Спама», «Клима» и «Нескафе», плитки шоколада и обернутые в целлофан пачки «Лаки Страйк» и «Честерфилда», пачки «Ридерз дайджест» и «Лайф», «Тайм» и «Сэтеди ивнинг пост».
Такое количество еды сбило Джима с толку, поставив его перед давно забытой проблемой выбора. Банки и упаковки были проморожены насквозь, как будто их только что вынули из добротной американской морозилки. Он начал складывать в картонную коробку банки с тушенкой и молоком, плитки шоколада и пачку «Ридерз дайджест». Потом, впервые за несколько дней подумав на шаг вперед, добавил блок «Честерфидда».
Когда он выбрался из стока, алый шатер парашюта тихо набух от сквозящего вдоль канала ветерка. Прижав свои ледяные сокровища к груди, Джим спустился с насыпи и побрел вброд обратно через рисовую делянку. Он шел по краю воронки к периметру аэродрома, когда в небе опять раздался неторопливый гул моторов Б-29. Он остановился и стал искать взглядом самолет, уже прикидывая, что станет делать с таким количеством падающих с неба богатств.
И почти в тот же самый момент раздался винтовочный выстрел. Ярдах в ста от Джима, на той стороне рисовой делянки, по насыпи бежал японский солдат. Босой, в разодранной форме, он промчался мимо алого парашюта, спрыгнул с заросшего бурьяном бока насыпи и со всех ног понесся через рисовое поле. Вихрь поднятых его отчаянно работающими ногами брызг скрыл его почти с головой, а потом он и вовсе исчез среди погребальных курганов и островков дикого сахарного тростника.
Джим скрючился, как мог, на краю воронки, спрятавшись за несколькими стебельками одичавшего риса. На дамбе появился второй японский солдат. Он был без оружия, но ремни и портупея с подсумками были по-прежнему при нем. Добежав до парашюта, он остановился, чтобы перевести дыхание. Потом оглянулся через плечо, и Джим узнал припухшее от туберкулеза лицо рядового Кимуры.
