Одна из платформ, буксируемая «рейнджровером» самого Линдсея, миновала спортклуб и начала объезжать площадь. Черный шелковый стяг с надписью «Симфонический оркестр Костасоль» трепетал над головами десятков исполнителей, сидевших за пюпитрами, водя смычками по струнам скрипок и виолончелей, пока пианист ударял по клавишам белого кабинетного рояля, а грациозная арфистка в вечернем платье цвета слоновой кости перебирала струны арфы, украшенной желтыми розами. Попурри из музыки Вивальди и Моцарта храбро пыталось заглушить голоса ликующих туристов, которые с поднятыми стаканами вывалили на улицу из переполненных кафе торгового пассажа.
Две красивые женщины – члены клуба, еще не сменившие свои белые теннисные костюмы на праздничные наряды, – прошли через мой кабинет на балкон и, остановившись у перил, стали размахивать ракетками второй проплывавшей мимо нас платформе.
– Батюшки! Это же Фиона Тейлор!
– Она совершенно голая, вот чудеса!
Эта платформа, задуманная и построенная Костасольским клубом искусств, была декорирована под мастерскую художника. На одном конце сиены, занятой этой живой картиной, стояли шесть мольбертов; художники в блузах викторианской эпохи делали наброски углем и цветными мелками. Скульптор Тедди Тейлор, бывший отоларинголог из Перли, работал за столиком, лепя из глины свою чинную белокурую жену. Одетая в облегающий костюм телесного цвета, она изображала леди Годиву верхом на чучеле лошади и широко улыбалась туристам, которые приветствовали ее восхищенным свистом.
– Смотрите, Бобби Кроуфорд приехал! – пронзительно закричала одна из теннисисток, едва не сбив с перил мой бокал водки с тоником.– Давай, Бобби, покажись, изобрази нам что-нибудь!
Вровень с платформой искусств двигался фургон кинохроники одного из каналов испанского телевидения, его оператор снимал пленительную натурщицу крупным планом. Позади оператора стоял Бобби Кроуфорд, поддерживая его камеру, когда праздничная колонна двинулась вокруг площади. Его светлые волосы и черную рубашку-батик усеивали лепестки роз, серебристые конфетти прилипли к потным щекам и лбу, но он был слишком счастлив, чтобы заметить их и стряхнуть. Широко улыбаясь, он помахал туристам и выпил за их здоровье из бокала, протянутого кем-то из толпы. Когда телевизионный фургон почти вплотную подъехал к платформе, он перепрыгнул через борт, едва не упав на мольберты, но устоял на ногах и обнял сияющую Фиону Тейлор.
– Бобби, сукин сын, а ну раздевайся! Снимай с себя все!
– Снимай, снимай, снимай! Чарльз, прикажите ему раздеться!
Красавицы рядом со мной скакали в своих теннисных туфлях, словно заводилы болельщиков на стадионе, и вращали ракетками над моей головой; Кроуфорд добродушно расстегнул пуговицы на рубашке, обнажил безволосый торс и встал перед скульптором в позе романтического героя. Рядом с платформой бежал фотограф агентства новостей, запечатлевший, как Кроуфорд сорвал с себя рубашку и швырнул ее в толпу. Когда платформа доехала до торгового пассажа, он спрыгнул с нее и, полуголый, кинулся мимо столиков кафе, преследуемый целой толпой визжавших девочек-подростков в карнавальных шляпах.
Устав от шума и неистощимого добродушия, я оставил веселых теннисисток и укрылся у себя в кабинете. Тем временем на площадь выехала еще одна живая картина, созданная стараниями «Клуба любителей старинных танцев», но пожилые пары, пытавшиеся вальсировать на раскачивавшейся платформе, вызвали не меньший восторг, чем леди Годива.
Костасоль радовался своему счастью, и на то были причины. В течение последних двух месяцев – документы, присланные сеньором Данвилой и лежавшие на моем столе, напоминали мне, что завтра начинается слушание дела Фрэнка, – бум гражданской активности удивил даже Бобби Кроуфорда. Вчера вечером на ужине у Элизабет Шенд он недоверчиво качал головой, смеялся, когда я назвал все это «высокоскоростным Ренессансом», и явно смущался, хотя именно он выпустил из бутылки джинна.
Сонный городок с его пустым торговым пассажем и безлюдным спортклубом превратился в еще одну Эстрелья-де-Мар, словно какой-то благотворный вирус поразил его, приплыв морем, проникнув в вялую нервную систему его обитателей, гальванизировав ее и оживив. Внезапно появилось сплоченное, вполне самодостаточное сообщество. На площади открылись пять-шесть процветающих ресторанов – все, кроме одного, на деньги Бетти Шенд; управляли ими сестры Кесуик. Возле порта появились два ночных клуба: «Милрой» для публики постарше, а «Блисс» для молодежи. Городской совет еженедельно собирался в англиканской церкви, скамьи которой перестали пустовать на воскресных проповедях. Между тем патрули добровольной службы безопасности преграждали доступ в комплекс любым подонкам, которыми изобиловало это солнечное побережье. Множество добровольных обществ побуждало граждан в свободное время заняться чем угодно: от оригами до гидротерапии, от танго до тай-чи. И все это, я вынужден был признать, точно по волшебству вызвали к жизни энтузиазм и упорство одного человека.
– Бобби, вы новый мессия, – часто говорил я ему.– Имам портового района, Зороастр пляжных тентов…
– Нет, Чарльз, я просто слегка подтолкнул процесс в нужном направлении.
– Я по-прежнему не уверен, что это не случайное совпадение, но снимаю перед вами шляпу.
– Наденьте ее. Все это сделали они, а не я. Я всего лишь вспомогательный двигатель…
С неподдельной скромностью Кроуфорд приписывал все заслуги не себе, а жителям Костасоль. Как я сам убедился, под навесами лежало в спячке великое множество невостребованных талантов. Представители среднего класса, дремавшие возле бассейнов, были когда-то юристами и музыкантами, сотрудниками рекламных агентств и телекомпаний, консультантами по менеджменту и правительственными чиновниками невысокого ранга. Отныне в Костасоль процветали науки и искусства, пусть и не так пышно, как во Флоренции времен Медичи, но подобной интеллектуальной жизнью не мог похвастать ни один сопоставимый по размерам городок Европы или Северной Америки.
Даже я пал жертвой этой эпидемии оптимизма и созидания. Отдыхая по вечерам у бассейна, я набрасывал план книги «Марко Поло – первый в мире турист», которой предстояло стать историческим очерком туризма и его заката как раз в эру доступности путешествий. Многие месяцы ничего не получавший от меня и поставивший было на мне крест, мой лондонский агент теперь бомбардировал меня факсами, выпрашивая краткое содержание будущей книги. Я часто играл в бридж с Бетти Шенд и Хеннесси, хотя и с неохотой выезжал из Костасоль в Эстрелья-де-Мар, где все напоминало мне о пожаре в доме Холлингеров, и даже испытывал искушение сыграть небольшую роль в предстоящей постановке пьесы Ортона «Что видел дворецкий».
Из своего кабинета я поглядывал на переполненный бассейн, на ресторан, в котором кипела работа, и никогда не пустовавшие теннисные корты, радуясь, что Костасоль вернулся к жизни отчасти и благодаря мне. Подо мной, в открытом баре, устроила королевский прием Бетти Шенд, по-матерински заботливым, хотя и суровым взглядом наблюдавшая за красивым русским по имени Юрий Мириков, которого совсем недавно наняла тренером по аэробике. Величественно восседавшая на своем председательском месте, она напоминала гладкую кобру, переваривающую жирного козленка, и мысленно явно подсчитывала прибыли.
