— Ща пальну! Во имя Горнего Старца!
— Ты что, Панас! — громко зашептал Алим. — И не вздумай! Говорено ж: только на самый крайний случай!
— Ну! — упрямо отвечал низкий. — И что? А ну как там гяур какой притаился?
— Побойся Аллаха! — более уверенным шепотом оборвал его Алим. — Тут кроме нас да братьев и нет никого. Все по хатам, запершись сидят…
Баг набрал в легкие воздуха и, пользуясь уроками Судьи Ди, издал сообразное мяуканье.
— Ну вот! — с радостным облегчением сказал тот, кого называли Алимом. — Это ж кошка! Просто кошка!
— Тьфу! — Низкий плюнул и опустил свое оружие. — Пшла отседова! — Поднял камень и кинул в направлении Бага. Камень не долетел буквально полшага. «Способный мальчик», — подумал Баг. — Пшла вон, собака!
Мальчишки выпрямились и, подобрав прутики, вернулись к своему занятию, а Баг медленно отполз на приличное расстояние, поднялся и, чутко сторожа звуки, потрусил дальше.
Через двадцать минут, больше никого на пути не встретив, он выбрался на пустынную дорогу и под ближайшим фонарем остановился.
«Влево или вправо?»
Дорога молчала.
Сверчки надрывались.
Где-то гадостно заорал козлодой.
«Туда или сюда?»
Тиха асланiвськая ночь…
Ни одной повозки.
Ладно, можно и добежать, не в первый раз, но – в какую сторону?
Ни одного указателя в поле видимости.
Сказочное место.
Карма…
Баг присел у фонаря и принялся ждать: ну должны же по этой дороге ездить хоть какие-нибудь повозки. Например, грузовые.
Никого.
В какой стороне уездный город Асланiв?
Баг достал пачку «Чжунхуа» — осталась последняя сигарета.
Закурил.
И тут раздалось заполошное хлопанье крыльев – буквально на голову Багу свалился голубь, но в самый последний момент сманеврировал и приземлился рядом, на асфальт.
— Добрый вечер, крылатый преждерожденный, — меланхолически приветствовал его Баг. — Салям здоровеньки. Ласкаво рахматуем. И так далее… Что привело тебя сюда в сей неурочный час, когда все достойные подданные, тем более с крыльями, почивают в домах и гнездах?
Голубь повернул голову и уставился на Бага блестящей бусиной глаза. Моргнул, посмотрел другим глазом. И ничего не ответил.
— Да, крылатый преждерожденный, — задумчиво выпустил дым Баг. — Каждому существу в этой жизни положен свой удел. Ты ныне рожден парить в поднебесье, я же летать не умею. Умел бы – не сидел тут. Три Яньло…
Голубь моргнул еще раз и сделал пару шагов по направлению к Багу. В бездушном свете фонаря на правой его лапке что-то блеснуло.
— Да ты, брат, не просто голубь, а голубь-научник! — улыбнулся Баг, туша окурок в карманной пепельнице. — Способствуешь по мере сил познанию мира, летаешь с высокоучеными целями! Иди-ка сюда! — Баг протянул руку.
К его великому удивлению голубь будто ждал этого этих слов: он уверенно приблизился к ладони и забрался на нее, царапая кожу коготками. И издал удовлетворенный горловой звук.
— Вот даже как! — изумился Баг, поднимая голубя и разглядывая его. Странно: на шее голубя имел место легкий ошейник с кармашком, в темноте почти неотличимый от оперения, а на широком кольце, украшавшем птичью лапку, Баг в совершенном ошеломлении прочел выполненные древним стилем иероглифы: «Фогуансы куайцзи» («Срочная почта храма Света Будды»).
Баг погрузил палец в кармашек – потревоженный голубь слегка долбанул палец клювом – и вытащил оттуда тончайший листок желтой рисовой бумаги, напоенной сандаловым ароматом.
Развернул:
«Мирская пыль в круговороте жизней,
Все так приходит и уходит вновь и вновь.
Узнав пещеры сокровенной тайну,
Поймешь, как восстановить великое равновесие».
И подпись: «Баоши-цзы».
Голубь легко снялся с ладони Бага и, захлопав крыльями, скрылся в темноте неба.
«Амитофо! — Баг проводил взглядом исчезнувшего посланца Великого наставника. — Все и впрямь сошлось! „Книга перемен“… гатха наставника… Все о пещере. Какая же такая в ней тайна? Помимо паяльника?»
Вдали показались огни грузовой повозки.
Баг поднялся и, входя в роль бродячего даоса Фэй-юня, поднял правую руку.
Грузовик притормозил рядом с ним.
Богдан и Баг
Больница «Милосердные Яджудж и Маджудж»,
9 день восьмого месяца, средница,
ночь
Асланiв, и днем не слишком-то шумный, ночью совсем затаился. Теплая, ласковая ночь накрыла его своим покрывалом; в парке оглушительно гремели цикады, и безмятежное небо, усыпанное яркими южными звездами, раскинулось над древним городом широко и привольно. В такую ночь, Богдан помнил по собственной юности, улицы должны быть полны молодежи; смех, разговоры и споры, и признания в любви, и песни. Переливы гармоник и звон гитар… Сейчас открытое настежь окно больничного покоя было распахнуто в противуестественную тишину и в почти непроглядную тьму, нарушаемую только редкими и тусклыми уличными фонарями. Город сжался, съежился и замер. Город словно боялся ночи. Лишь приглушенно журчали в больничном парке невидимые во тьме фонтаны, да призрачно, зыбко звенели икады. Редко-редко долетал откуда-то издалека звук поспешно проехавшей повозки.
Бек неподвижно стоял у окна, уставясь в прозрачную тьму, на смутно серебрящиеся плотные веретена кипарисов. На его лице не отражалось никаких чувств. Богдан сидел в кресле у двери в палату и ждал. Надо было думать, надо было скоро и безошибочно анализировать ситуацию – но он не мог, в голове была пустота. До этого дня, до мгновения, когда он увидел перекошенное кровоподтеками лицо Жанны, он и сам понятия не имел, насколько она дорога ему.
И насколько именно теперь все у них сделалось безнадежно.
Дверь в палату приоткрылась почти беззвучно, и суровый врач, сощурившись от горевшего в холле яркого света, сказал:
— Богдан Рухович. Она проснулась и спрашивает, где вы.
— Я здесь, — сказал Богдан.
— Я так ей и сказал.
Богдан поднялся. Нерешительно оглянулся на бека.
— Иди, сынок, иди. — Бек даже не повернул головы. — Сказано в аяте сто восемьдесят девятом суры «Преграды»: «Аллах произвел из него супругу ему, чтобы она жила для него», — могучий старик на мгновение запнулся, а потом добавил: — Но для того, чтобы она жила для тебя, прежде всего надо, чтобы она просто жила.
— Опасности для жизни нет, — сказал врач.
