“Скакать по крышам?.. Что-то в этом есть удивительно знакомое…” – пронеслось в голове у Бага.
“Как странно”.. – подумал Богдан, – простая одежда: ни нашивок на груди, ни поясов официальных, ни шапок… Хоть одежда и не красит человека, однако же помогает судить о его положении…”
– Прошу простить, драгоценный преждерожденный, – учтиво, но сдержанно кивнул Багу высокий. – Мы были неловки. Уповаю на ваше снисхождение, – кивнул он Богдану, и толстый тоже закивал, соглашаясь: да-да, мы премного виноваты, но смотрел при этом внимательно, настороженно, даже оценивающе.
– Все в порядке, драгоценные преждерожденные, – поторопился ответить улыбнувшийся минфа. – Мы тоже были неосторожны. Всего доброго. – И потянул нетерпеливо за рукав Бага: пойдем же, еч!
Проход был узок, и Баг, мельком взглянув, не испачкался ли о стену новенький халат, непроизвольно сделал рукой отстраняющее движение:
– Позвольте, драгоценный преждерожденный.
От нежданного прикосновения Бага тот вновь вздрогнул всем телом, глубокое недоумение отразилось на его лице; молодой бросил ищущий взгляд на своего спутника, однако же сделал шаг в сторону.
– Какие-то они странные… – пробормотал, отходя, поглощенный своими мыслями Баг. – В обители вечного постоянства так горячиться… Таких сюда вообще пускать не должно!
Богдан оглянулся: высокий и толстый все так же стояли в проходе между домами и смотрели им вслед. “Слышали”, – понял минфа.
Богдан и Баг
Ханбалык, посольство Французской республики,
23-й день первого месяца, вторница,
вторая половина дня
Богдан уже немного нервничал – до воздухолета, которым должны были прилететь Фирузе с Ангелиною и тесть, оставалось каких-то два часа, а до вокзала путь неблизкий. Но долг – превыше всего, тем паче ежели ты человек не простой, а государственный…
Впрочем, посол – средних лет чернокожий француз из Сенегала – принял его без промедления.
По заморскому обычаю обменявшись с ним коротким рукопожатием (что порою нравилось Богдану в сухих варварских ритуалах, так это их кратковременность и некое безразличие к собеседнику; варвары вечно спешат, и, когда в подобное состояние попадает настоящий ордусянин, эти, в общем-то чуждые, обычаи бывают просто спасительны), Богдан сразу перешел к делу. Он коротко, не вдаваясь в подробности, изложил послу его суть и еще более скупо обрисовал суть своего решения и его мотивы.
Когда минфа закончил, посол некоторое время молчал, глядя на Богдана как-то странно. Потом вздохнул.
– Надеюсь, вы поймете меня правильно и не истолкуете мои слова в каком-либо обидном смысле, но, хотя я работаю в вашей стране уже довольно долго, время от времени ордусская логика кажется мне совершенно отличной от нормальной, – наконец произнес он.
– В этом нет ничего удивительного, – чуть пожал плечами Богдан. – Вообще говоря, каждому человеку нормальной кажется лишь его собственная логика, а любая чужая, будь это даже самый близкий человек, – подчас повергает в изумление. Чтобы смягчить это свойство человеческой натуры, и существуют сообразные ритуалы.
– Вот именно! – веско согласился посол. – Только мы называем это необходимыми формальностями. Вы ведь не знаете даже их имен – ни преступников, ни жертв?
– Нет.
– И не удосужились посмотреть документы нападавших?
– У паломников спрашивать документы? – Брови Богдана от изумления на миг поднялись выше дужек очков; впрочем, он тут же совладал с собою. – Это было бы верхом бестактности.
– В момент конфликта они были не паломниками, а преступниками, по нашим понятиям.
– Мы не разнимаем человека на части по его сиюминутным проявлениям.
– А если они на самом деле не паломники?
– А кто? – снова удивился Богдан. Посол опять вздохнул.
– Вот это-то и любопытно… – Помолчал. – Что же, – сказал он довольно уныло, – мне остается лишь поблагодарить господина срединного помощника За то, что он в зародыше разрешил конфликт, который мог подвергнуть опасности воздухолет со всеми его пассажирами и экипажем, и принести извинения за действия лиц, которые, судя по их словам, являются подданными Франции. Если нам удастся их найти, мы постараемся, чтобы указанные лица предстали перед судом с соблюдением всех норм права.
– Я уверен, что человеконарушители в данный момент уже находятся на пути к ближайшей от Улумуци территории Франции, – столь же корректно ответствовал минфа. – Вы легко можете снестись с властями Улумуци и выяснить все детали.
– Будьте уверены, я это сделаю немедленно, – заверил Богдана посол и поднялся из кресла: тема визита, с его точки зрения, была исчерпана. Они снова пожали друг другу руки, но не успел Богдан сделать и шага к двери, как посол после короткого внутреннего колебания спросил:
– И вы совсем не представляете себе, о какой ценной вещи могла идти речь?
– Совершенно не представляю, – невозмутимо ответил Богдан.
– И… и вам это не интересно?
– На свете ежедневно происходит столько недоразумений, – сказал Богдан. – Если интересоваться всеми… – Он красноречиво покрутил руками над головой, показывая, как она идет кругом.
– И вы совершенно равнодушны к возможности того, что в Ордусь так или иначе могла быть провезена некая краденая ценная вещь?
– О нет, – живо ответил Богдан. – Если бы факт кражи был хоть как-то удостоверен… находкой этой самой вещи, скажем, в сумах и торбах путешественников или хотя бы их поведением… Знаете, настоящие воры редко бывают столь спокойны и беззащитны.
Посол чуть качнул головой и сказал:
– Это, по крайней мере, звучит хоть немного логично. Скажите, вы и об этих якобы ворах… о тех, кто подвергся нападению, тоже ничего не выяснили? Ни их имен, ни рода занятий?
– Нет, – твердо сказал Богдан. – Это же сугубо внутреннее французское дело, вмешиваться было бы просто несообразно. Вы-то ведь уже наверняка знаете это, они же должны были сразу по прилете нанести вам хотя бы минутный визит вежливости и все поведать… или я ошибаюсь?
– Вежливости? – переспросил посол, думая о чем-то своем. – Да, можно сказать и так…
По широкой лестнице посольства, к изумлению видевших это делопроизводителей и стражей, Богдан, едва не роняя с головы шапку-гуань, бежал почти бегом, прыгал, ровно не в меру бойкий школьник, через две ступени… Он спешил.
Вотще.
Улица посольского квартала была пустынна; морозный воздух, легкий и звонкий, заполнял ее всю искристым, почти светящимся эфиром зимнего предвечерья. Шум, толпа, движение, сплошные ряды машин были лишь за ее створами – слева и справа, там, где посольский квартал, заполненный стоящими одно к одному учреждениями дипломатических служб окружавшего Ордусь мира, обрывался, одним упругим толчком переплавляясь в жилые окраины великой столицы, наводящей на себя последние, самые эффектные и изысканные штрихи праздничного убранства. Но в пустынном к вечеру посольском квартале повозку такси было взять затруднительно, а из людей на улице были лишь вэйбины в теплых, до земли тулупах: они несли перед вратами посольских домов круглосуточный почетный караул. Богдан рванулся было от внешних врат налево, к тому тракту, что был ближе, а ближе был Гуанхуалу, Тракт Блестящего Процветания, – и увидел, что прямо навстречу, то и дело пуская, как паровоз, густые клубы пара, торопливо, даже поспешно идет, глядя на таблицы, извещавшие, в каком доме какое посольство расположилось, человек в меховой куртке с бесчисленными застежками и заклепками и почему-то странно знакомой широкополой шляпе…
