— Спасибо, — сказал я.
Он лишь кивнул.
Потом я присмотрелся к Юсуфу Ламеду. Да, в нем тоже было это. Не знаю, как это назвать, но в нем таилось нечто, чем обладают все первоклассные стрелки. Это почти невозможно описать, но когда входишь в бар в какой-нибудь зоне отдыха, скажем, на Эросе, то среди пяти сидящих за стойкой «рогаточников» безошибочно определяешь стрелка. Это что-то вроде тщательно загнанной внутрь нервозности или висящего на волоске абсолютного спокойствия. Чем бы это ни было, это именно то, что требуется, когда сидишь, держа палец на пусковой кнопке, а корабль только что завершил серию нырков, уверток и разворотов, подошел к противнику чуть ближе предельной дальности выстрела и уже начинает новую серию нырков, уверток и разворотов, но уже в обратном направлении. В Ламеде это ощущалось настолько сильно, что я уже сейчас готов был поставить на него в состязании с любым другим стрелком ВСЗ, которого видел в работе.
С астрогаторами и инженерами иначе. Чтобы их оценить, нужно взглянуть, как они ведут себя в напряженной ситуации. Но даже сейчас мне понравились спокойствие и уверенность, которыми Ванг Хси и Вейнстайн ответили на мой испытующий взгляд. И сами они тоже.
С моих плеч словно свалилась сотня фунтов груза. Впервые за несколько дней я расслабился. Мне действительно понравился экипаж, и неважно, зомби они или нет. У нас все получится.
Я решил сказать им об этом.
— Парни, — начал я, — думаю, мы по-настоящему сработаемся. Кажется, у нас есть все, чтобы составить безупречный экипаж. И вы увидите, что я…
И тут я запнулся. Холодное, слегка насмешливое выражение их глаз. То, как они переглянулись, когда я сказал, что мы сработаемся… переглянулись и едва заметно фыркнули. Я осознал, что никто из них, войдя в комнату, не произнес и слова: они лишь наблюдали за мной, и теплоты в их взглядах я не заметил.
Я смолк и медленно набрал полную грудь воздуха. До меня впервые дошло, что до сих пор меня тревожила лишь одна сторона проблемы, возможно даже, наименее важная. Меня волновало, как я на них отреагирую и насколько смогу воспринять их в качестве членов экипажа. Они же зомби, в конце концов. И мне даже в голову не приходило задуматься о том, что они испытывают по отношению ко мне.
А в их отношении ко мне явно ощущалось нечто очень неправильное.
— В чем дело, парни? — спросил я. Все они взглянули на меня испытующе. — Что у вас на уме?
Они все смотрели на меня и молчали. Вейнстайн сжал губы, откинулся на стуле и стал покачиваться на задних ножках. Стул заскрипел. Никто из них ничего не ответил.
Я слез со стола и стал расхаживать по классу. Они следили за мной взглядами.
— Грей, — сказал я наконец. — У тебя такой вид, словно тебя гложет большая проблема. Не хочешь поделиться со мной?
— Нет, командир, — обдуманно ответил он. — Я не хочу вам о ней рассказывать.
Я скривился:
— Если кто-нибудь захочет что-то сказать — что угодно, — то это останется между нами. Сейчас мы также забудем о таких вещах, как должности и уставы ВСЗ. — Я подождал. — Ванг? Ламед? Быть может, ты, Вейнстайн?
Они молча смотрели на меня. Вейнстайн покачивался на скрипящем стуле.
Их молчание сбило меня с толку. Ну какую обиду они могли затаить на меня? Мы же никогда прежде не виделись. Но одно я знал совершенно точно: я не пущу на борт «рогатки» экипаж, молчаливо и столь единодушно затаивший в себе недовольство. Я не собираюсь пахать пространство, когда в спину мне смотрят такими глазами. Гораздо эффективнее будет подставить голову под линзу «ирвингла» и нажать кнопку.
— Слушайте, — сказал я. — Я совершенно серьезно предлагаю на время позабыть о званиях и уставах. Я хочу командовать кораблем, на борту которого все хорошо, и я должен знать, в чем дело. Мы будем жить, все пятеро, в условиях такой тесноты, которую мне даже вспоминать не хочется; мы будем управлять крошечным кораблем, чья единственная задача заключается в том, чтобы пробиться на огромной скорости сквозь огневой заслон и защитные устройства большого вражеского корабля и сделать по нему единственный сокрушительный выстрел из единственного большого «ирвингла». Нам придется ладить между собой, хотим мы этого или нет. Если же у нас этого не получится, если между нами встанет невысказанная враждебность, то корабль не сможет действовать с максимальной эффективностью. В таком случае мы будем обречены на гибель еще не…
— Командир, — внезапно произнес Вейнстайн, с громким стуком опустив на пол передние ножки стула, — мне хочется задать вам один вопрос.
— Конечно, — отозвался я, облегченно выдохнув. — Спрашивай о чем угодно.
— Командир, когда вы думаете о нас или упоминаете нас в разговоре, то какое слово используете?
Я взглянул на него и тряхнул головой:
— Что?
— Когда вы говорите или думаете о нас, командир, вы называете нас «зомби»? Или «нулями»? Вот что я хочу знать, командир.
Он произнес это столь вежливо и ровно, что до меня далеко не сразу дошла полная значимость его вопроса.
— Лично я считаю, — заметил Роджер Грей чуть менее вежливо и ровно, — что наш командир из тех, кто называет нас «тушенкой». Верно, командир?
Юсуф Ламед скрестил на груди руки и словно задумался над этой проблемой.
— Думаю, ты прав, Родж, — произнес он наконец. — Он как раз из таких типов. Определенно из таких.
— Нет, — возразил Ванг Хси. — Такими словами он не пользуется. «Зомби» — да, «тушенка» — нет. По тому, как он разговаривает, мне ясно, что он не сможет разгневаться настолько, чтобы приказать нам убираться обратно в банку. И вряд ли он очень часто называет нас «нулями». Он из тех парней, которые, теребя за пуговицу командира другой «рогатки», говорят: «Слушай, какой потрясающий экипаж зомби мне достался!» Я его таким вижу. Зомби.
И они вновь смолкли, глядя на меня. Только теперь в их глазах не было насмешки. Я прочел в них ненависть.
Я вернулся к столу и вновь уселся. В комнате было очень тихо. С плаца пятнадцатью этажами ниже доносились команды. Где они ухитрились набраться этой ерунды о зомби, нулях и тушенке? Никому из них не исполнилось и шести месяцев, никто ни разу не покидал территории Свалки. Их психологическая подготовка, пусть даже механическая и интенсивная, считалась абсолютно надежной и производила в результате гибкий, устойчивый и чисто человеческий разум со вложенными знаниями на уровне квалифицированного профессионала, а последние достижения психиатрии практически гарантировали отсутствие каких-либо отклонений. Во время обучения набраться такого они совершенно точно не могли. Тогда _где же?_..
И тут я четко его расслышал. Слово. То слово, которое произносили на плацу вместо слова «раз». То странное новое слово, которое я не сумел разобрать прежде. Тот, кто отдавал на плацу команды, говорил не: «Раз, два, три, четыре».
Он говорил: «Ноль, два, три, четыре. Ноль, два, три, четыре».
