Первая группа Лиги Шеппарда Мибса появилась в Олбани. Принявшие ее присягу клялись жениться только на тех женщинах, которые заявят во время церемонии: «Обещаю любить, почитать и подчиняться». Таких маскулинистских подгрупп становилось все больше и больше: клуб «Сигара и Плевательница», братство «Соблазняй и бросай», общество «Я ничем не обязан бабам».
Оба основоположника поровну делили доходы от движения, и оба богатели. Мибс сделал целое состояние на своей книге «Мужчина был создан первым», которая считалась библией маскулинизма. Что же касается Поллиглова, то его преуспеяние превзошло все границы его жадности, а она была недюжинной.
Он уже не занимался мужской одеждой, полностью посвятив себя производству этикеток и ярлыков. Он изготавливал наклейки для мужских свитеров, внутренней стороны коричневых котелков, сигарных оберток и металлические именные таблички для шпаг. Лишь один предмет производился на его фабрике. Он испытывал непреходящее теплое чувство к легендарному маленькому тряпичному мешочку «Натуральный Гульфик Поллиглова»: казалось, эта вещица объединяла его с соотечественниками и давала ему возможность соразделять их победы и неудачи.
Впрочем, все права по-прежнему принадлежали Поллиглову.
Огромный ассортимент изделий выпускался только с его санкции, которая давалась отнюдь не бесплатно. Ни один производитель в трезвом уме не мог и помыслить, чтобы новая модель спортивной машины, вращающегося стула для офиса или, скажем, грыжевого бандажа вышла без наклейки «Маскули-нистское движение Америки». Мода требовала своего: мужчины, даже не являвшиеся маскулинистами, отказывались что-либо покупать, если на изделии не было магической фразы, заключенной в знакомый голубой равнобедренный треугольник. Несмотря на географические различия, повсюду в мире — на Цейлоне, в Эквадоре, Сиднее и Нигерии — мужчины требовали эту наклейку и платили за нее немалые деньги.
Наступил век столь долго отсутствовавшего и столь долгожданного мужского рынка. И П. Эдвард Поллиглов стал всемирным сборщиком налогов с его доходов.
Он вел дело и увеличивал свое состояние. Мибс руководил организацией и укреплял свою власть. Прошло три года, прежде чем между ними разразился конфликт.
Большую часть жизни Мибс был неудачником — он научился глотать обиды, заливая их клокочущей внутри яростью. И шпаги, которые он пристегнул к мужским телам, преследовали не только декоративную цель.
«Шпаги, — писал он в "Волосатой Груди", — столь же противоестественны для женщин, как усы или борода». Таким образом, неостриженная борода и свисающие усы стали отличительным знаком приверженцев маскулинизма. Но если мужчина зарастал шерстью, как леопард, и разгуливал со шпагой, мог ли он продолжать разговаривать на пониженных тонах, как евнух? Мог ли он по-прежнему передвигаться неуверенной походкой кормильца семьи? Нет, ему это уже не пристало! Вооруженный мужчина должен был вести себя как вооруженный мужчина, он должен был гордо ходить, он должен был рычать, он должен был драться, он должен был уметь бросить вызов.
Но он должен был уметь и принять вызов.
Встречи по боксу сначала вызвали разногласия. Затем в каждой маскулинистской ложе стали преподавать фехтование и стрельбу из пистолетов. В результате чего постепенно был реанимирован и взят на вооружение Дуэльный кодекс в полном своем объеме.
Первые дуэли проводились в стиле студенческих корпораций немецких университетов. Глубоко в подвалах своих лож дуэлянты в хорошо защищенных костюмах и масках обрушивались со шпагами друг на друга. На вечеринках и в супермаркетах непринужденно обсуждались полученные противниками царапины, которые с гордостью демонстрировались окружающим, и системы подсчета баллов, не поощрявшие оборонительную тактику.
Но мальчики есть мальчики. А мужчины должны быть мужчинами. Посещение спортивных состязаний начало резко сокращаться: не указывало ли это на то, что заработали какие-то другие здоровые механизмы? Не естественнее ли самим принимать участие в схватках, чем заниматься имитацией борьбы?
И дуэли начали приобретать серьезный характер. Когда действительно затрагивались вопросы чести, маски и защитные костюмы снимались, и выбеленный подвал ложи заменялся лесной опушкой на рассвете. Там отсекалось ухо, здесь располосовывалось лицо и протыкалась грудь. Победитель шумно праздновал свою победу; умиравший или получивший серьезную рану упрямо настаивал, что упал на антенну собственной машины.
Дуэльный комплекс требовал от всех участников — дуэлянтов, секундантов и присутствующих хирургов — соблюдения тайны. Поэтому, несмотря на мощный общественный протест и поспешно изданные новые законы, мало кого удавалось наказать. Мужчины из самых разных социальных слоев стали рассматривать дуэль как единственный приемлемый способ разрешения конфликтов.
Интересно отметить, что шпагами на рассвете в основном пользовались на востоке страны. К западу от Миссисипи дуэлянты появлялись на главной улице в полдень и сходились с противоположных концов с пистолетами в кобурах. Улицы пустели после предварительного оповещения, представителям полиции в это время рекомендовалось обратить свое внимание на другие участки. По сигналу дуэлянты начинали сходиться на негнущихся ногах; по второму сигналу они выхватывали пистолеты и стреляли. Живых или мертвых их закидывали в пикап, который с заведенным мотором стоял поблизости, а местная маскулини-стская ложа приступала к обсуждению достоинств и недостатков дуэли, а также обеспечивала медицинское обслуживание и подготовку к похоронам.
Впрочем, в каждом отдельном месте вырабатывались свои традиции. В больших городах практиковалась Чикагская дуэль, заключавшаяся в том, что дуэлянты съезжались на машинах, которыми управляли близкие друзья. Как только машины оказывались друг против друга, противники, высунувшись из окон, начинали палить из автоматов до полного удовлетворения, с тем лишь ограничением, что стрельба должна была прекращаться, как только машины разъезжались в разные стороны. К несчастью, в пылу стрельбы мало кто вспоминал об этом, и уровень смертности водителей и ротозеев, не говоря уже о секундантах, резко подскочил.
Пожалуй, страшнее Чикагской дуэли были только орды бородатых вооруженных мужчин с сигарами и гульфиками, которые, напившись допьяна, шатались по ночным улицам, распевая похабные песни и выкрикивая невнятные ругательства перед темными окнами учреждений, в которых они работали. Или толпа, обрушившаяся на Лигу избирательниц и вышвырнувшая не только документы, но и самих дам на улицу, как кучу мусора. Маскулинизм начинал демонстрировать свою не самую привлекательную сторону.
Встревоженный Поллиглов потребовал положить конец безобразиям.
— Ваши последователи становятся неуправляемыми, — заявил он Мибсу. — Надо вернуться к теоретическим основам маскулинизма. Давайте ограничимся гульфиком, бородой и сигарой. Нельзя восстанавливать против нас всю страну.
— А в чем, собственно, дело? — изумился Мибс. — Пара мальчиков подралась, а феминистская пропаганда раздула это в невесть что. А вот я, например, получаю письма от женщин, которые счастливы, что мужчины вновь обретают гордость и галантность, что они готовы защищать их, не жалея собственной крови.
