- Все это развлечение, - прошептала Надя.
- Якутия есть женщина!
- Я не очень хочу.
- Ну, Наденька, ну, прошу тебя.
- Отстань, Исаич, мои мысли заполнены иным.
- Дай мне!..
- Бее!
- О, мое солнце, река и небо! Когда я люблю тебя, то горы перестают сиять, и просторы перестают цвести. Когда я с тобой, то реки выходят сами из себя и планеты перестают вращаться вокруг оси. Я должен сделать это, я буду с тобой, только с тобой, царица дня, Якутии и Вселенной. Иначе мир перестанет течь, и солнце перестанет образовывать протуберанцы. Иди ко мне, ты!
- Ну ладно, Софрон, - сказала Надя, расстегнув пуговицу. - Я знаю, что ты не отстанешь. Хотя ты и такой, я - такая. Хрен с тобой, мальчик, дерзай. Пусть во мне ты найдешь силу для свершений во имя какой-нибудь Родины. Пошли.
Она прошла в комнату, легла на кровать, задрала юбку и сняла трусы. И Софрон пришел туда.
- На, пожалуйста.
- Это - чудно! - воскликнул Софрон, снимая трусы и штаны. Он поцеловал Надю в пупок и начал совершать половой акт.
Амба вторая
Как путешествие по дикой и мрачной реке, как открытие новых секунд, хранящих суть очарования; как путь, обращенный вперед сквозь пустоту, или вечную страну, как стремление к цели - такой была дорога, существующая здесь; и по ней ступали стопы Софрона, и его душа воспринимала всю реальность, как нечто, созданное именно для него.
Впереди была работа, заполненная бумагами и телефонами, и здесь был Якутск, имеющий любой облик. Он шел в этом Якутске, разноцветные небоскребы блестели на солнце, и великая Лена отражала их контуры и огни. Вечная мерзлота была под Софроном, словно недра, полные секретов, и тальник шелестел в такт свистящему ветру, сдувающему пыль с его листьев. Он шел мимо скособоченных изб, стоящих среди болотных камышей, и они были черны и грязны; и никаких прямых линий не было здесь, только кривые трубы, помойки и блеклые здания; и серый мрак заполнял все это утро, словно добавляя некую забавную неприглядность в окружающее, и на пыльных травинках блестела роса. Витрины, лишенные света, были будто обнажены, как девушки на утро, и, манекены стояли в них, демонстрируя разноцветные наряди, и загадочно молчали, пусто наблюдая идущих мимо жителей этой страны. И там, за бульварами и витринами, были пляжи Лены, которые золотились воздушными дюнами из чистого песка; и девушки ступали по голубой воде, улыбаясь солнцу, как любви; и прекрасные слова звучали в воздухе, в котором умирали нагретые комары и мошки. Пальмы росли из этого песка, как призраки, или подлинные деревья, и маленькие полярные финики трогательно зрели наверху, словно дети свиньи, доверчиво впившиеся в ее сосцы. Город состоял из чумов, квадратных якутских балаганов и костров. Мерзлота была видна в каждой вещи; лошади скакали через улицы и поля, и их доисторические гривы развевались на ветру, как древнеякутские флаги.
Якутия была призрачной, как и полагалось настоящей стране. Город Якутск, словно молекула, по своему определению обладающая свойствами какого-нибудь вещества, заключал в себе все самое лучшее и характерное для этой чудесной земли. Здесь должно было быть все, что угодно, и здесь было все, что угодно. Ведь только единственное бытие имеет право существовать, и Якутск был этим единственным бытием; и только единственный город имеет тысячу ликов и один облик, и Якутск был этим единственным городом. Софрон ступал по его булыжникам, по его гудрону, по его земле, по его песку, по его траве, по его льду, и восторг истины и жизни воцарялся в сердце Софрона с каждым шагом. Огромные мосты висели перед ним, как лабиринты грез, или полярные просторы; сияющие дома вставали справа и слева, словно воздушные дворцы, или скалы, или Ленские столбы. Предстоящая работы манила своим величием, ненужностью и легкостью; справедливая политическая цель радовала душу и щекотала нервы. Белые домики умиротворенно образовывали свои очертания сквозь рассвет, как нежно замеревшие цветы на поверхности реки; туман окутывал набережную, и мостовая была покрыта выбоинами и вмятинами, как будто по ней прошел огромный ископаемый зверь. Свет от далекого солнца словно рождал светлых призраков, присутствующих в каждом блике на белых стенах, и черные двери с огромными засовами, наверное, были входами в роскошные жилища, таящие пустоту и уют, а, может быть, вели в нищие квартиры, или комнаты, в которых стоят пестрые диваны и висит календарь. Софрон посмотрел направо и увидел торжественный дом с большим подъездом и фонарями. Над подъездом был герб, изображавший двух мамонтов, стоящих на задних лапах друг напротив друга, а в центре находился полукруглый щит, заштрихованный косыми линиями и квадратиками, и над ним была надпись:
REPEAT MUNDUS FIAT YAKUTIA
Это был дом Степана Лйчыыылыйы, видного якутского горожанина, но сейчас тут располагался детский сад для детей коммунистов. Айчыыылыйы был замечательным богатым якутом, бежавшим из Якутии в Японию, которая тоже существовала, после того, как коммунисты захватили власть в стране. Когда он шел по родному Якутску, одетый в шубу и унты, то все кланялись этому человеку, потому что он действительно имел право на все, что имел. Золото было с ним, и золото было для него. Мычазх был абсолютно неправ, когда в своей пьесе <Николай Осипов> назвал таких людей, как Айчыыылыйы <куркулями и кровопийцами своего бедного народа>. Мычаах был низкорослым студентом ублюдочного вида, с которого постоянно слетало пенсне, когда он нагибался. В Петербурге друзья называли его <Ванька-встанька>. Его поздние сочинения, написанные на якутском, полны всевозможных мистических озарений, посетивших его, в большинстве своем под влиянием мухоморов, к которым он пристрастился в последние годы жизни. За год до смерти он принял посвящение в шаманство под Намцами. Когда он умирал, он сказал: <Шэ.> Сейчас Софрон видел памятник ему рядом с площадью Орджоникидзе; красногранитный Мычаах стоял на постаменте, вперив очкастый взор в небо, и в своей правой руке он держал книгу.
- Ауа, - сказал Софрон и продолжил свой путь. Слева возвышался дом Семена Марга. Говорили, что род его был древним. Подъезд был прекрасен; герба не было; ананасы, словно чудесные плоды, росли в зеленом саду. Марга был убит своим сыном, который вступил в партию коммунистов, и затем стал главой Якутска. Когда сын вышел на пенсию, он часто прогуливался по улицам и дворам со собакой и виновато улыбался, думая о своем. Вероятно, он был жив.
Софрон проходил мимо других домов и пустырей великого города, который хранил тайну и потенцию быть чем-нибудь еще; и, увидев развалины башни Саргыланы Великой, сказавшей однажды <Якутия есть все>, он с восторгом обнаружил в каждом камне этого прекрасного памятника других времен все запахи и ощущения якутской земли: и разноцветность тундры, где яркий свет может воссиять немедленно, как фотовспышка, и зажечь каждую точку пространства вокруг; и янтарную медовую пену полярного моря, имеющего выход в иной мир, или в никуда; и дождливую буйность обширной тайги, в которой переплетены коряги и деревья, и полумрак пронизывает все, словно сладкий сон святого духа таежных трав; и пустыни, и саванны, и горы, и плато; и небоскребы на берегу заливов и озер.
