Увидев, что хохолок на голове Филина расстроенно опустился, Борис поспешил добавить:
— Мне очень жаль, Филли, но у меня в норе семья. Ты даже не представляешь, насколько сложной может стать семейная жизнь,
Борис успел обсудить новое увлечение Филина с Фредди — старинным приятелем; они когда-то жили в одной норе, пока лис не вырыл свою. Будучи созданиями сугубо земными, они легко пришли к заключению, что между ними много общего — гораздо больше, чем между каждым из них в отдельности и их крылатым другом, который на многое смотрит с высоты птичьего полета. Кроме этого, лиса и барсука связывало то, что оба считали свои обожаемые семьи средоточием всего на свете.
Они оба любили Филина и по-прежнему относились к нему как к своему другу, хотя и понимали, что он едва ли разделяет их взгляды на жизнь. Если они и могли в чем-то упрекнуть своего приятеля, то, скорее всего, в чрезмерной серьезности и в том, что он с легкостью позволил кроликам увлечь себя на неверный путь. Кроме этого, в характере Филина в последнее время появилась еще одна черта, которая, как им казалось, заслуживает того, чтобы немного ему попенять.
— Тебе, похоже, понравилось быть важной шишкой, Фил, — по-дружески упрекнул его Фредди.
— Ни в коем случае! — запротестовал Филин.— Вы же понимаете, что я участвую в этом вовсе не ради себя. Это касается всего леса в целом. Дело в том, что мне сообщили одну важную новость, которую должны знать все. В скором времени должно произойти что-то очень серьезное. На лес надвигается настоящая беда.
— Это кто тебе сказал, уж не кролики ли? — фыркнул Борис.
Филин вкратце пересказал друзьям мрачное пророчество Дедушки Длинноуха.
— Очень на них похоже, Филли, очень! — перебил Борис. — Разве ты не знал, что кролики постоянно ждут какой-то беды? И они отнюдь не умнеют с годами. Я никогда не видел этого старого маразматика, о котором ты рассказываешь, но пусть меня укусят за нос, если он не такой же трепач, как вся их порода. Ну-ка, Фредди, вспомни, сколько раз эти ушастые пожиратели травы предсказывали неприятности, которые должны были как минимум положить конец существованию леса как такового? — Борис раздраженно зафыркал и затряс полосатой головой. — Сколько раз мы слышали, что грядет величайший кризис?
— Да уж порядком, мягко говоря, — согласно кивнул лис.
— А чем обычно кончается их Светопреставление, то есть Лесопреставление? — продолжал Борис. — Да ничем, Филли, абсолютно ничем! Кролики просто забывают о своих мрачных предсказаниях и начинают трепать мякину по какому-то другому поводу, который, конечно же, «страшно важен, страшно опасен»! Нам, значит, снова грозит страшная беда? Ну что же, ничего иного этот старый дед и не мог тебе сказать, потому что у него давно не все дома.
Барсук был прав: Сопричастные Попечители постоянно предсказывали какую-то беду, однако на этот раз Филин был убежден, что все действительно очень серьезно. Вот только как объяснить его скептически настроенным друзьям, что Дедушка Длинноух — не то в силу возраста, не то в силу каких-то иных причин — находится на ином, недосягаемом для обычных зверей уровне, словно он читает послания сил, о которых все они имеют лишь самое смутное представление?
— А ты что скажешь? — в отчаянии обратился он х Фредди.
Фредди был слишком хорошо известен своей рассудительностью и скрытностью, стяжавшими ему славу
первого хитреца и проныры. Несмотря на это,. Филин продолжал питать к нему самые теплые чувства. Фредди умел быть совершенно очаровательным, особенно когда распушит свою лоснящуюся огненно-рыжую шкурку. Ума ему было не занимать, но Филин слишком хорошо знал, что Фредди никогда не позволяет себе ввязываться ни во что сомнительное. Даже членство в Обществе Памяти Полевой Мыши было для него лишь способом оставаться в курсе новейших событий, и не более того. Из всех обитателей леса лис, бесспорно, был самым осведомленным. Фредди слыл и отменным тактиком; постоянно выискивая лучший вариант из дюжины возможных, он не забывал держать нос по ветру и всегда держал два-три варианта про запас. Именно поэтому Филину иногда казалось, что он может доверять Фредди не больше, чем гнилому сучку.
— Я слышу их голоса как наяву…— зевая, отозвался Фредди.— Как они там выражаются, Бо? «С одной стороны, это может привести к гибели леса, каким мы его знаем…»
— «Ас другой стороны, нельзя выпустить из лап такую редкую возможность…» — подхватил Борис и заломил свои похожие на лопаты передние лапы, пародируя крайнюю степень отчаяния.
— Ну а если старый Длинноух прав? — вставил Филин. — Лично я почему-то чувствую, что все это очень и очень серьезно!
— А вот я ничего такого не слышал, — решительно отозвался Борис. — Возможно, правда, что это слишком сложно для меня, старина, — добавил он, все еще стараясь быть с приятелем помягче. — Мы, барсуки, ребята простые, и высокие материи нам недоступны.
— Наверняка грядущая катастрофа имеет отношение только к кроликам,— вставил и свое слово Фредди. — Допуская, конечно, что твой Дедушка Длинноух не ошибается и в лесу действительно что-то произойдет… Я ничуть не удивлюсь, если в ближайшее время кроликов поразит эпидемия миксоматоза. Я готов даже укусить себя за хвост, если это не так.
— Давай не будем усложнять, Филли, — мягко сказал Борис. — Может быть, нам даже лучше будет некоторое время не встречаться, раз ты так глубоко увлечен кроличьими делами.
Во всех остальных местах с Филином обошлись куда как решительней.
— Постоянный Исполнительный Хвастун! — приветствовала его Рака.
— Я хочу знать только одно — когда ты наконец починишь вот этот угол гнезда? — заявила ему Юла. — Твои блохастые кролики могут и подождать.
— Не будет этого, — с вызовом ответил Филин.
Он попросту не мог отделаться от впечатления, которое произвели на него речи Дедушки Длинноуха. Что ж, если всем остальным это безразлично, он готов был хоть землю рыть, лишь бы добраться до сути. В конце концов, что бы там ни говорили всякие горластые гра-чихи, он был единственным в лесу существом, обладающим основательностью, оторвитетом, безграничной мудростью, взвешенностью суждений и — в качестве Исполнительного Председателя — реальной властью.
Глава 19. НОРКОМАКСИМУМ
Остракизм считался в колонии самой тяжелой карой, поскольку норки с детства в тесноте вольера привыкали к постоянному общению друг с другом. Рано или поздно бремя одиночества и стыда становилось настолько непереносимым, что жертвы приговора ломались и были готовы на все, лишь бы вернуться в привычный круг общения. Им приходилось долго и униженно каяться на глазах у всей колонии, прежде чем они получали официальное — «из снисхождения и милосердия» — разрешение вернуться в лоно семьи и друзей.
Меге, напротив, несколько дней молчания дались сравнительно легко. Отчасти причина этого крылась в том, что он привык быть в вольере чужаком, с которым другие норки всегда общались неохотно, но главным образом это был гнев на трусость и произвол Старейшин. Как они посмели запретить ему разговаривать с теми, с кем он хочет? Ну ничего, теперь он им покажет!
