Они выбрались на берег и легли у воды, чтобы передохнуть.
Дункан оглянулся в ту сторону, откуда они пришли. Обрыв казался отсюда темно-синей полоской на фоне выцветшего голубого неба. В двух днях пути оттуда лежат ферма и плантация вуа, но кажется, что до них куда дальше. Они были затеряны во времени и пространстве и принадлежали другому существованию, другому миру.
Дункану казалось, что вся предыдущая жизнь потускнела, позабылась, потеряла связность. Как будто значимым был только этот момент, как будто все мгновения жизни, все минуты и часы, все вдохи, выдохи и удары сердца, и сон, и пробуждение вели к этому часу, к этой реке, к мгновению, когда ружье его слилось с рукой, когда он был охвачен жаждой убийства.
Наконец Сипар поднялся и пошел вдоль воды. Дункан сел и смотрел ему вслед.
«Ведь он вконец перепуган и все же остался со мной, — думал Дункан. — У костра в первую ночь он сказал, что останется со мной до самой смерти, и он верен своей клятве. Как трудно разобраться в чувствах этих существ, как трудно понять, что за мысли, что за ростки эмоций, что за законы морали, что за смесь веры и надежды заполняют их души и руководят их существованием.
Ведь как просто было бы Сипару потерять след и сказать, что он не может его найти. Да и с самого начала он мог отказаться идти выслеживать зверя, но он шел, хоть и боялся. Никто не требовал от него преданности и верности, а он был предан и верен. Но верен кому? Дункану — пришельцу, чужому? Верен себе самому? Или, может быть, — хоть это и казалось невероятным — верен Ците?
Что думает Сипар обо мне, или, точнее, что я думаю о Сипаре? Что нас может объединить? Или же нам, хоть мы оба и гуманоиды, суждено навсегда остаться чужими?»
Он держал ружье на коленях и поглаживал, нежил его, превращая в часть самого себя, в орудие смерти и выражение своей непреклонной решимости найти и убить Циту.
«Дайте мне еще один шанс, — твердил он, — одну секунду, меньше секунды, чтобы успеть прицелиться. Это все, что я хочу, в чем нуждаюсь, все, что прошу».
И тогда он сможет вернуться в дни, оставшиеся позади, — к ферме и полям, к туманной иной жизни, с которой он столь загадочно расстался, но которая со временем вновь станет реальной и наполнится смыслом.
Вернулся Сипар.
— Я нашел след. Дункан встал.
— Хорошо.
Они ушли от реки и углубились в лес. Жара безжалостно обволокла их, она была куда тяжелее, чем у реки, — словно горячее мокрое одеяло опустилось на тело.
След был четок и прям. Цита, очевидно, решила идти вперед, не прибегая больше к уловкам. Может быть, она думает, что преследователи потеряют время у реки, и желает увеличить расстояние между ней и охотниками. Может быть, ей нужно время, чтобы подготовить новую подлую ловушку, размышлял Дункан.
Сипар остановился и подождал, пока Дункан настигнет его.
— Где твой нож, господин?
— Зачем тебе? — заколебался Дункан.
— У меня колючка в подошве, — ответил проводник. — Мне нужно ее вытащить.
Дункан вытащил нож из-за пояса и бросил Сипару. Тот поймал его на лету.
Глядя прямо в глаза Дункану, чуть заметно улыбаясь, Сипар перерезал себе горло.
5
Придется возвращаться. Он знал это. Без проводника он бессилен. Все шансы на стороне Циты — если, конечно, они не были на ее стороне с самого начала.
Циту нельзя убить? Нельзя, потому что она достаточно разумна, чтобы справиться с неожиданностями? Нельзя, потому что, если надо, она может сделать лук и стрелу, пусть очень примитивные? Нельзя убить, потому что она может прибегнуть к тактическим уловкам, например сбросить ночью камень на своих врагов? Нельзя убить, потому что местный проводник с радостью воткнет себе в горло нож, чтобы ее защитить?
Зверь, обладающий разумом в моменты опасности? В котором ум и способности проявляются в опасных ситуациях, а когда в этом исчезает необходимость, зверь скатывается к прежнему уровню? «Что ж, — думал Дункан, — это неплохой путь для живого существа. Как хорошо, если можно избавиться от всех неудобств и тревог, от неудовлетворенности собой, вызываемой разумом, когда это тебе не нужно. Но разум не исчезнет. Он будет поджидать в безопасности своего часа, словно ожерелье или пистолет — то, что можно при случае использовать, а после этого отложить в сторону».
Дункан потянулся к костру и поворошил палкой в огне. Пламя взметнулось кверху, и столб искр взлетел к шелестящей черноте листвы. Ночью стало чуть прохладнее, но влажность все так же давала себя знать, и человеку было не по себе, и он был немного испуган.
Дункан запрокинул голову и вгляделся в усеянную искрами темноту. Звезд не было видно — их закрывала густая листва. Ему недоставало звезд. Было бы лучше, если бы он мог их увидеть.
Наступит утро, и ему придется возвращаться. Придется бросить это: охота стала невозможным и даже глупым предприятием.
И все же он знал, что не сдастся. Где-то в трехдневном пути он принял вызов и поставил перед собой цель. Он знал, что наступит утро и он пойдет дальше. Им двигала не ненависть, не месть, не страсть к трофеям, даже не инстинкт охотника, заставляющий гнаться за животным, которое больше, удивительнее и опаснее всех, что убивали люди до него. Его вело нечто большее — странная связь, которая переплела существование Циты с его собственным.
Он протянул руку, подобрал ружье и положил на колени. Ствол тускло поблескивал при свете костра; он провел рукой по стволу, как мужчина может провести по шее женщины.
— Господин, — произнес голос.
Голос его не испугал, потому что слово было произнесено тихо, и на мгновение он забыл, что Сипар умер — перерезал горло с улыбкой на губах.
— Господин? Дункан напрягся.
Сипар был мертв, никого не было рядом, и все же кто-то обращался к нему, а во всем лесу было лишь одно существо, которое могло с ним говорить.
— Да, — отозвался Дункан.
Он не пошевельнулся. Он просто сидел, и ружье лежало у него на коленях.
— Ты знаешь, кто я?
— Я полагаю, что ты Цита.
— Ты был храбрый, — сказала Цита — это была именно она. — Ты хорошо охотился. И нет позора, если ты уйдешь. Почему ты не идешь назад? Я обещаю, что не трону тебя.
Она была здесь, где-то перед ним, в кустах за костром, почти точно по другую сторону костра, — сказал себе Дункан. — Если сделать так, чтобы она продолжала говорить, может, лаже выманить ее…
— Зачем мне уходить? — спросил он. — Охоту нельзя кончить, пока не убьешь того, за кем охотишься.
— Я могу убить тебя, — сказала ему Цита. — Но я не хочу этого делать. Убивать плохо.
— Правильно, — согласился Дункан. — Ты очень чувствительная.
Наконец-то он точно определил, откуда исходит голос. Он мог позволить себе поиронизировать.
