— Хорошо бы прихватить бинокль…
— Сомневаюсь, что у нас есть бинокль. Впрочем, пойду поищу.
Дэвид полез обратно во времялет, а Коркоран приблизился к монстру, превращенному в груду металлолома. Вплотную подходить не рискнул, обогнул обломки по кругу — хотя, если разобраться, какой угрозы можно ждать от искореженных железок? Но осторожность, обычно ему не присущая, шептала: будь начеку, держись подальше!
— Бинокля у нас нет, — сообщил вернувшийся Дэвид. — Хорас в спешке свалил в машину что попало, толком ни о чем не подумав…
— На вершину, пожалуй, лучше подняться мне, — сказал Коркоран.
— Нет, нет. Я умею лазить по горам.
— Ну хорошо, а я тем временем обойду холм у подножия. Ни на что особенное я, впрочем, не рассчитываю. Во всей этой истории есть что-то странное. Я даже задаюсь вопросом не улетел ли Бун вместе с Инид?
— Генри думает, что не улетал.
Коркорану захотелось отпустить в адрес искристого Генри не особо лестное замечание, но он сдержался и просто спросил:
— А, кстати, где он, ваш Генри? Он уже давненько не произносил ни слова, да и искорок я что-то не замечаю.
— Коль на то пошло, я тоже не ощущаю его присутствия. Но это ровно ничего не значит. Никуда он не денется, пожалует снова. Наверняка шляется где-нибудь по окрестностям, вынюхивает, что может.
Вместо бинокля Дэвид принес из времялета дробовик. Он поднял ружье вертикально за ложе и протянул Коркорану.
— Возьмите. В ваших руках от него будет больше проку.
Коркоран отказался:
— Не думаю, что нарвусь на серьезные неприятности. Уж постараюсь не нарваться. Только вы не вздумайте палить по кому попало. Тут могут попасться такие твари, для которых дробовик — не более чем хлопушка.
Дэвид пристроил ружье поудобнее под мышкой. Отказ Коркорана доставил ему очевидную радость.
— За всю свою жизнь я не сделал ни одного выстрела — ни из этого ружья, ни из любого другого. Хотя на прогулках в Гопкинс Акре я привык носить его с собой. Это самое ружье стало как бы частью моего тела. Я просто чувствую себя лучше, самостоятельнее, когда со мной ружье. Правда, я всегда носил его незаряженным.
— Примите мой совет, — сказал Коркоран с известной неприязнью, — и на сей раз зарядите его. Патроны у вас есть?
Дэвид похлопал по карману куртки.
— Патроны здесь. Две полных пригоршни. Даже в Гопкинс Акре у меня с собой всегда было два патрона, вынутых из патронника. Когда я возвращался домой, то вставлял их обратно. Тимоти настаивал на том, чтобы на стойке все оружие хранилось заряженным.
— Ну не бессмыслица ли таскать ружье, если не собираешься им пользоваться! — воскликнул Коркоран. — Зачем было грузить во времялет незаряженное ружье? Мой папаша когда-то учил меня, когда подарил мне первое мое ружье: даже не наводи его ни на что, если не хочешь стрелять. Я принял совет к сведению и никогда не целился ни по какой добыче, если не был готов убить ее.
— А я целился, — ответил Дэвид. — Целился, но не убивал. Сотни раз целился по птицам, когда их поднимали собаки, а спусковой крючок не нажал ни разу.
— И что вы стремились этим доказать — что стали наконец-то цивилизованным человеком?
— Сам теряюсь в догадках, — признался Дэвид.
Обходя холм вокруг, Коркоран обнаружил родничок, из которого сочилась вода, и ямку под родничком, куда она стекала. Неожиданно столкнулся с барсуком, яростно зашипевшим на человека и тут же удравшим вперевалку. Потом приметил волка, бегущего следом, но волк держал дистанцию, не приближался, хоть и не отдалялся, и Коркоран решил не обращать на него внимания.
Больше ничего не произошло, ничего интересного не попалось. Спустя час-полтора Коркоран, обогнув холм, вернулся к месту посадки времялета. Незадолго до этого волк отказался от преследования и скрылся.
Солнце склонялось к западу и висело уже довольно низко над горизонтом. Подле старого кострища оставались заготовленные дрова, разжечь огонь было минутным делом. Сходив к родничку, Коркоран принес ведерко воды. Когда Дэвид покончил со своим восхождением, на огне стояли две сковородки — на одной шкворчал бекон, на второй жарились оладьи.
Дэвид шлепнулся наземь, водрузил ружье на колени и объявил:
— Нигде ничего. Вдали на равнине пасутся какие-то стада, а больше ничего. Самое унылое местечко, какое я когда-либо видел.
— Налейте себе кофе, — предложил Коркоран. — Оладьи готовы, можно начинать. И не забудьте про бекон. Тарелки и чашки — вон там на одеяле.
Немного насытившись, Дэвид поинтересовался:
— Что, Генри так и не объявился?
— Ни слуху ни духу.
— Странно. Он обычно не исчезал без предупреждения. Да и пропадать так надолго тоже не в его правилах…
— А может, его осенила внезапная идея, и он ее проверяет?
— Будем надеяться, что так. Должен сказать, — признался Дэвид, — временами я перестаю его понимать. Да, конечно, он мне брат, но как ни силюсь, не могу воспринимать его, как воспринимал бы кровного родственника во плоти. Брат-то брат, но в высшей степени необычный. Наслушался елейных посулов, позволил бесконечникам заманить себя, а процесс не пошел. Или он сам оказался такой причудливой, извращенной личностью, что процесс на него и не был рассчитан…
Коркоран попытался найти утешительные слова.
— Не волнуйтесь за него. Что с ним может статься? До него, что называется, никакой боксерской перчатке не дотянуться.
Дэвид помолчал и спросил:
— Ну и что, по-вашему, нам теперь делать? Какой смысл торчать здесь?
— Отчаиваться рано. Мы провели тут всего несколько часов, — резонно заметил Коркоран. — Подождем хотя бы до утра. Может, новый день подскажет новые мысли…
И вдруг к ним воззвал безмолвный голос:
«Вы ищете человека по имени Бун?»
Коркоран дернулся от неожиданности, потом повернулся к Дэвиду:
— Вы слышали?
— Слышал. Но это не Генри. Это кто-то другой.
«Я мозг, — произнес голос, — того, кого вы называли монстром-убийцей. В отношении Буна я могу вам помочь.»
— Ты знаешь, где он? — спросил Коркоран.
«Я знаю, куда он пошел. Но сначала мы должны заключить сделку.»
— Какую еще сделку, монстр?
«Перестаньте называть меня монстром. Достаточно неприятно, что вы думаете обо мне подобным образом, но обращаться ко мне так в прямом разговоре — сущая грубость.»
— Но если ты не монстр, тогда кто же ты?
«Я преданный слуга, действующий в соответствии с волей моих хозяев. Не мое дело подвергать сомнению справедливость и мудрость их заданий.»
