– Я разделяю твой гнев, друг, – сказал Хасан. – И провалиться мне на месте, если эти негодяи не заплатят за свои грехи. Мы найдем их, где бы они ни скрывались. Клянусь, им больше не знать покоя. За каждую жизнь наших братьев они заплатят десятью жизнями. – Он сделал паузу. – Как вы поступили с братьями?
– Мы доставили их в Аламут, чтобы похоронить со всеми почестями. Я дал указание поставить памятник, достойный памяти святых.
Хасан одобрительно кивнул.
– Ты хорошо сказал, Осман. Они действительно святые мученики, отдавшие жизнь за Аллаха и его сыновей. А что вы сделали с теми оборванцами?
– Они получили хорошую награду, – ответил Осман и мрачно усмехнулся. – Их телами мы закрыли дыру в пустыне – на тот случай, если хранителям взбредет в голову вернуться к месту своего подлого преступления.
– Лучше не придумать, – кивнул Хасан. – А теперь помоги советом, как лучше преподнести смерть Нураддина моему отцу.
Осман кивнул.
– Я бы придумал историю с богатым караваном – будто он попал в засаду. Спастись удалось лишь нам двоим. К великому несчастью, Нураддин был тяжело ранен и по дороге в Газну испустил дух прямо у меня на руках. Думаю, Аллах простит тебе эту ложь. А теперь скажи: зачем ты, собственно, хотел меня видеть?
– Мы получили весть, которая наверняка тебя заинтересует. Али аль-Хусейн ибн Абдалла ибн Сина, небезызвестный тебе врач, прославившийся своими богохульственными трудами, кажется, друг этого кочевника.
Хасан кивнул.
– Могу себе представить. Два сапога пара. Возможно, кочевник с девчонкой как раз торопился на встречу с ним.
– Это еще не все. Один из наших друзей видел в небе созвездие в форме глаза Фатимы. Оно стояло над Казвином.
У Хасана защемило сердце. Глаз Фатимы!
– Когда? – Его голос вдруг прозвучал необычайно резко.
– Это было еще до начала рамадана.
В отчаянии Хасан бросился к Осману. Схватив его за плечи, он принялся его трясти.
– Еще до рамадана? И только сейчас я узнаю об этом? Почему не доложили раньше? Как вы могли…
– Я очень виноват и признаю это, Великий Магистр, – забормотал Осман. – Но умоляю вас о снисхождении и прощении. Наш друг в Казвине – простой пастух. Он не знал, что ему делать. Созвездие стояло в небе всего одну ночь, и он подумал, что ошибся. А на сплетни про врача не стоит обращать внимания. Никто точно не знает, где сейчас скрывается Ибн Сина. Наш друг просто не хотел беспокоить вас этими слухами.
Хасан отпустил Османа, который, пошатываясь, снова присел на подушки.
– Ты говоришь, одну-единственную ночь? – Хасан зашагал по комнате. – Почему всего одну?
– Не знаю, – ответил Осман. Он пытался понять, кто сейчас перед ним – друг детства или Великий Магистр ордена ассасинов, которому он как член братства должен выказывать знаки почтения и послушания. – Говорят, кочевник с девчонкой провели ночь в Казвине. Наверное, всемилостивейший Аллах хотел послать нам знак, ведущий к Ибн Сине.
– Возможно, – задумчиво проговорил Хасан, поглаживая бороду. – А может быть, все обстоит иначе? Что, если… – он резко повернулся к Осману, – …камень Фатимы до сих пор находится в Казвине? Сразу же после утренней молитвы поговори с моим отцом, расскажи ему о Нураддине, а потом возвращайся в Аламут. Направь двух человек в Казвин, чтобы искали там девчонку и кочевника с камнем Фатимы.
Осман поклонился.
– Слушаюсь, Великий Магистр. У вас есть кто-нибудь на примете?
– Нет. Хотя… подожди! – Хасан щелкнул языком. Ему в голову пришла хорошая идея. – Когда-то ты посылал ко мне мальчишку с вестью. Как его звали?
– Мустафа?! – Осман не мог скрыть крайнего удивления. – Но он еще слишком молод – совсем ребенок. Он еще учится.
– В его глазах я увидел священный огонь. Он пойдет до конца, исполняя волю Аллаха, – я в этом уверен. Когда будешь в Аламуте, назначь его посыльным в Казвин. Приставь к нему опытного старшего брата, который бы поддерживал его советом и подготовил из него фидави. Решай. Каждую пятницу он должен посылать донесения в Аламут. А я тем временем усилю поиски Ибн Сины. – Он мрачно улыбнулся. – В этом деле мне поможет отец. Он мой верный союзник и ненавидит Ибн Сину, как и я. Только сначала расскажу о его новых «подвигах» – тогда ему пощады не видать. Можно даже разместить изображение Ибн Сины – так мы найдем его быстрее. – Хасан улыбнулся, увидев испуганное лицо Османа. Коран запрещал выставлять напоказ изображение человека и животных. Осман был не в состоянии понять Хасана. Для правоверных мусульман, таких как он, слова Корана были законом. Хасан же верил, что Аллах его простит. Он собирался отправить в ад одного из самых опасных злодеев, спасая сотни душ от вечного проклятия.
– А теперь слушай, Осман, и ни о чем не беспокойся, – сказал Хасан, кладя руку на плечо Османа. – Скоро взойдет солнце. Нам пора готовиться к утренней молитве.
XII
В большом зале толпилось около полусотни празднично одетых мужчин и женщин, местных жителей и посланцев других народов, которых можно было отличить по цвету кожи, ярко выраженному акценту и национальным костюмам. В руках у них были подарки, предназначавшиеся Махмуду ибн Субуктакину – эмиру Газны. Большинство присутствующих потратили на них больше средств, чем позволяли их возможности. Некоторым, по-видимому, придется даже какое-то время поголодать. Люди прибыли сюда с просьбами и важными делами, а щедрые дары позволяли им снискать благосклонность правителя. Беатриче не была исключением. Она, как и Малек, припасла для Субуктакина ковер. Подкуп в виде подарка во все времена и у всех народов действовал безотказно.
Внимание Беатриче привлек человек, который растянулся в углу на подушке в грязной потрепанной одежде, с изможденным и усталым лицом. Судя по всему, это был гонец, только что вернувшийся из дальнего странствия. Казалось, он был единственным, для кого ожидание было не в тягость. Напротив, завернувшись в свой длинный дорожный плащ, он спал так крепко, что до нее доносился его храп. Остальные слонялись без дела, тихо переговариваясь между собой. Между тем обстановка была накалена до предела.
Беатриче пребывала в уверенности, что никто так не волновался, как она.
Ночью, когда Малек изложил ей свой план, она с восторгом согласилась. Он был продуман до мелочей. Перед ней открывалась возможность узнать что-то о Мишель или Али аль-Хусейне. Во всяком случае, так ей казалось той ночью. И вдруг Беатриче засомневалась. В ушах у нее зазвенело, руки задрожали. Во рту пересохло, и она поминутно кашляла.
– Малек, – прошептала Беатриче и зашлась в мучительном кашле, от которого на глаза навернулись слезы. Как она в таком виде предстанет перед эмиром? Она ведь не сможет произнести ни слова. – Ничего не получится. Может, нам лучше уйти?
