Я вернусь скоро, как только смогу.
Зеленая неровная поверхность двери нема, как щит, и выглядит такой же ожесточенной. Мое обещание ее не утешило.
Может быть, она и вовсе меня не пустит, когда я вернусь.
Прекрати, Тило, не делай из мухи слона, змею из веревки. Сейчас есть и другие заботы.
Воздух пахнет как мокрая шерсть животного. Я вдыхаю его, вжимаюсь глубже в свое пальто. Я не боюсь, говорю я себе и раскрываю зонтик, формы огромной поганки, над своей головой.
Решительно я ступаю на безлюдную улицу и иду, пробиваясь сквозь дождь, как сквозь куски подмерзшего стекла, пока передо мной не возникает вывеска SEARS
[83]
и дверь не раскрывается бесшумно сама собой, как вход в чудесную пещеру, приглашающую меня войти.
Для кого стало привычным каждый день по пути заходить в Neiman Marcus, тем не понять, как мне пришлась по душе возможность затеряться в этом первом для меня американском супермаркете, столь не похожем на мой магазинчик специй. Мягкий неоновый свет льется равномерно, не давая тени, на полированные полы, на блестящие тележки, которые катятся, сопровождаемые медлительными покупателями. Как понравились мне эти бесконечные, бесконечные ряды полок, заставленные товарами до самого потолка, и то, что никто не указывает тебе: «Не трогайте» или не пристает со словами: «Что вам угодно?» Лосьоны из алоэ для омоложения кожи и блюда «под серебро», выглядящие натуральнее, чем настоящие; удочки для рыбалки и ночные рубашки из шифона, прозрачные, как само желание; посуда из жаропрочного материала и японские видеоигры; новейшая кухонная техника и тюбики с пеной для бритья; целая стена, заставленная телевизорами. Захватывающее чувство, что ты можешь протянуть руку — и брать, брать, даже если это тебе без надобности.
Я опьянена этим. Тем, что на какое-то время могу почувствовать себя обыкновенной старой женщиной, которая может щупать ткани, разглядывать ценники, сравнивать цвета, прикладывая материал к моей морщинистой, в пятнах, коже.
Не успела я и глазом моргнуть, как моя тележка наполнилась.
Зеркало. Цветной телевизор, позволяющий мне заглянуть в самое сердце Америки, а значит — и Моего Американца. Набор косметики в косметичке. Духи с ароматом розы, лаванды. Туфли, несколько пар, разных цветов, последние я взяла лакированные — красные, как перец, на шпильках. Одежда, еще одежда: платья, брючные костюмы, свитера, комплект непостижимого американского женского белья. И в довершение всего — ночную рубашку из белого кружева — как капельки росы в паутине.
Тило, ты что, сошла с ума, и для этого ты нарушила правила, переступила границы и вышла в Америку? Ради вот этого?
О, этот голос, едкий, как кислота. Мои щеки вспыхнули от него. Это Мудрейшая, подумала я виновато, потом осознала, что это мой собственный голос. И тем больше стыд от того, что я себе позволяю.
Я бросаю тележку среди полок с красками для волос, захватив только то, что точно мне пригодится. Одежду, в которой пойду к Гите. И зеркало, хотя зачем оно мне, я еще не могу сказать.
Нет, Тило, только не эту вещь — самую опасную из запрещенных.
Но на этот раз я не слушаю.
Вместо этого я смотрю на женщин у кассы: у них темные потёки подмышками, непрокрашенные корни волос. И полное отсутствие интереса: их взгляд так же автоматически сканирует твое лицо, как красный электрический луч кассового аппарата — те предметы, которые ты проносишь.
В голове у них мечты о норковых шубах, о том, что возлюбленные школьных времен возвратятся к ним уже навсегда, о вечеринке на борту прогулочной яхты, направляющейся в Акапулько. Их рты еще проговаривают:
— Наличными или по карточке?
— С доставкой доплата двадцать долларов.
— Спасибо за покупку!
А они уже забыли меня.
Потому что в мыслях они уже крутят Колесо Удачи, сами неотразимые, как Ванна
[84]
в своем блестящем мини-платье, и даже еще стройнее.
Какая свобода мысли. Как я завидую им.
В общественном туалете, где пахнет спиртом, я натягиваю на себя не стоящие описания штаны, застегиваю свое неописуемое коричневое пальто почти что до пола. Завязываю на себе крепкие коричневые ботинки, беру в руку коричневый зонтик. Переодетая — я и не я — вся в коричневом, только прежние молодые глаза и притом, к удивлению, жесткие, как джут, пряди седых волос. Она неуверенно улыбнулась, и морщины разгладились. Она расслабила мышцы, и вся обманная одежда, сделанная с помощью афима, воли и магии, спала с нее, рассеявшись в дым, клубы которого стекли с ее рукавов и сложились в какой-то невыразительный знак.
На какое-то мгновение она даже подумала, что это специя посылает ей предупреждение.
— Спасибо, — поблагодарила женщина и, впрочем, не удивилась, когда никакого ответа не последовало. Она положила в карман пальто квитанцию на доставку зеркала в ее магазин. На секунду мелькнуло видение: ледяная на ощупь рама зеркала, поверхность отсвечивает серебром, и тот яркий миг, когда она… Но она прогоняет образы прочь. Гита ждет, и ее дедушка тоже. Она бережно поднимает свой сверток, который несла от порога своего магазина. Она так задумалась о том, что ей делать дальше, что даже не заметила, как стеклянные челюсти дверей сами собой разошлись, выпуская ее не волю.
На улице, на автобусной остановке, с другими затянутыми в коричневое, белое, черное фигурами, она встанет в очередь, поразится тому, что никто даже не поднимает глаз на нее, такую подозрительно новую для мира Америки. Она в приятном изумлении пощупает воротник пальто, которое сработало даже лучше чем плащ-невидимка. И когда придет автобус, она будет внесена туда волной народа и так смешается с этой толпой, что стоящий снаружи уже не разберет кто там где.
Открыв дверь, автобус выпустил меня перед офисом Гиты и с ревом тронулся дальше. Я немного постояла, в удивлении разглядывая, запрокинув голову, сверкающую башню с затемненными окнами. В нижних прямоугольниках я с волнением увидела лицо.
Мое?
Я подошла ближе, чтобы рассмотреть, но оно уже помутнело в зыби, это лицо, которое я никогда себе даже не представляла. Никогда и не хотела, пока не почувствовала сейчас столь настойчивое желание. Когда я отступила, оно появилось там снова — черты размытые и нереальные, неестественно вытянутые.
Мудрая женщина — волшебница, целительница — пришла все исправить.
Но девушка в приемной так не считала.
— Кто? — ее ярко-красные губы при этом слове вытянулись в трубочку. — Вам была назначена встреча? Нет? — Глаза из-под накрашенных век пристально оглядели мое дешевое пальто и ботинки, мой сверток, который так и был, как я его вынесла из магазина, завернут в газету. Мой зонтик, накапавший под собой темную лужу. Вся ее прямая осанка выражает неодобрение.
