– Почему ты не предупредил меня? – спросила она еле слышно.
Дарси улыбнулся.
– Боялся, что ты откажешься.
– Надеюсь, ты не думаешь, что я смогу исполнить какой-нибудь замысловатый бальный танец девятнадцатого века? – сквозь зубы пробормотала Элиза, продолжая лучезарно улыбаться гостям. – Я не знаю ни одного.
– Единственное, в чем нам пришлось пожертвовать подлинностью на нашем балу, это танцы. Они менялись из года в год в зависимости от моды, – успокоил ее Дарси.
Меж тем оркестр заиграл новую мелодию.
– Все танцуют то, что умеют, – продолжал он. – Правда, никто не подозревает, что сейчас музыканты играют вальс, сочиненный в первой четверти девятнадцатого века.
– Потрясающе! – воскликнула Элиза.
Ей стало весело и легко, Дарси обнял ее за талию, она положила ему руку на плечо, и пара закружилась в танце. К ним тотчас же присоединились дюжины других пар, и они стали частью огромного пестрого водоворота.
– Почему ты сделал это, Фиц? Я имею в виду платье, – спросила Элиза, глядя в улыбающиеся глаза партнера.
– Ты ведь говорила, что оно тебе нравится, – ответил Дарси.
Да, верно, вспомнила Элиза. Действительно говорила. Неужели все так просто?..
– Спасибо, что позволил мне его надеть. Это большая честь.
– Элиза… – начал он.
– Погоди, ничего не говори, – перебила его она. – Прежде хочу, чтобы ты знал: я приняла решение насчет писем. – Элиза оглядела зал. – Но думаю, об этом нам лучше поговорить в более спокойной обстановке.
Дарси кивнул и повел ее к дверям.
– Можно у меня в кабинете, – предложил он.
У Элизы вдруг закружилась голова, все происходящее казалось каким-то нереальным, а сердце сжималось от волнения.
– Нет, – ответила она после паузы. – Мне бы хотелось на воздух. Пожалуйста, давай выйдем из дома, Фиц.
ГЛАВА 36
Элиза с Дарси вышли на освещенное факелами крыльцо, как раз в этот момент к нему подъехала карета, доставившая несколько припозднившихся гостей. Лукас, пожилой чернокожий привратник, стоял возле кареты. На нем были красный сюртук и элегантный высокий цилиндр.
– Прекрасный выдался вечер, что скажете, Фиц? – вежливо заметил он.
Дарси кивнул.
– Ты, как всегда, прав, Лукас. Скажи-ка, у тебя есть время покатать нас немного по поместью?
– Думаю, это можно устроить, – весело ответил Лукас и подмигнул хозяину.
Он с улыбкой помог Элизе устроиться на мягком кожаном сиденье.
Дарси забрался в карету и сел напротив Элизы.
Лукас влез на облучок, прищелкнул языком, и лошади послушно тронулись с места. Великолепная пара мышасто-серых коней в сбруях, украшенных серебром, покатила карету по дорожке.
Дарси наклонился к Элизе, взял ее за руку.
– Позволь сделать тебе комплимент, – сказал он. – Ты выглядишь потрясающе. И спасибо за то, что подыграла Арти и Дженни, выход у тебя получился очень эффектный. Сама Роуз Дарси не смогла бы произвести столь ошеломляющего впечатления на гостей.
Элиза покраснела.
– В последнем все же сомневаюсь, – заметила она, – но за комплимент спасибо.
Дарси отпустил ее руку и откинулся на спинку сиденья, однако по-прежнему не спускал с Элизы глаз.
Карета въехала в туннель, образованный низко нависающими ветвями деревьев. Элиза вздохнула.
– Хочу, чтобы ты знал. Я все очень тщательно обдумала, – начала она, – и решение свое менять не собираюсь.
В тусклом свете каретных ламп ей никак не удавалось прочитать выражение, застывшее в глазах Дарси.
– Хоть мы с тобой и едва знакомы, думаю, я все же понимаю тебя, Фиц, – продолжила она. – И знаю теперь, почему ты так отчаянно хотел получить эти письма, узнать, что Джейн думала о тебе, что чувствовала. И возможно, подтвердить, что все случившееся с тобой три года тому назад в Англии было правдой.
Дарси кивнул, однако промолчал.
– Но этого недостаточно, чтобы отдать тебе письма, – поспешила объяснить Элиза. – Потому что они, скорее всего, станут достоянием гласности, и тогда будет неважно, кому они принадлежат.
– Элиза…
В этот момент карета вынырнула из темной лесной аллеи, и в свете восходящей луны Элиза увидела, как лицо Дарси исказилось от боли.
– Пожалуйста, – тихо попросила она, – дай мне закончить.
Дарси тут же умолк, они катили по полю, в воздухе кружили тысячи светлячков.
– За последние два дня я постепенно поняла, что ты за человек. Знаешь, со стороны порой виднее. Стороннему человеку легче увидеть то, чего не видишь сам.
Он поднял на нее глаза, лицо его было мрачно.
– И в чем же состоит эта правда обо мне?
– Даже если б никаких писем не было, – сказала Элиза, – я бы ничуть не усомнилась, что ты говорил мне правду. Все так и было. – Видя, как он сосредоточенно хмурится, она на миг умолкла. – И ты ни на секунду не можешь усомниться в том, как относилась к тебе Джейн Остин после твоего ухода, – добавила художница.
– Что-то я не понимаю… – пробормотал Дарси.
Элиза улыбнулась.
– Ах не понимаете, сэр? – спросила она, шутливо подражая возвышенному аристократическому слогу эпохи Регентства. – Но, Фиц, ты же и есть прообраз, квинтэссенция, самая суть образа мистера Дарси в романе Джейн Остин! Она писала – или, возможно, переписала заново – «Гордость и предубеждение» с одной-единственной целью: изобразить в книге тебя. И у нее получился самый романтичный герой английской литературы. Но ты ведь реальный человек, и Джейн постаралась сделать своего героя совершенно живым, так что каждый читающий книгу видит его как наяву!
Дарси молчал, откинувшись на спинку сиденья, – очевидно, обдумывал услышанное.
– Что же касается моего решения… – продолжила Элиза.
– Решения? – встрепенулся он. – Но разве ты сама только что не сказала, что намереваешься оставить письма себе?
– Нет, Фиц, – ответила Элиза и, потянувшись к розовой шелковой сумочке, достала из нее запечатанное письмо Джейн Остин. – Я только выразила свое мнение. Считаю, что тебе это вовсе ни к чему. Биться за невскрытый документ, чтобы что-то там подтвердить. – И, улыбаясь, она вложила запечатанное письмо ему в руку. – Оно твое. Джейн написала его тебе. И предавать содержание этого письма гласности или нет, решать только тебе.
– Но, Элиза… Я не знаю, что сказать…
– Не говори ничего, – улыбнулась Элиза. Бросив взгляд в окно, она заметила, что карета остановилась возле освещенного луной озера.
Лукас стоял впереди, придерживал лошадей за поводья, пыхтел трубкой и смотрел куда-то вдаль.
