– Их спасут. Сейчас я нарисую.
Громкое топанье затихает в глубине дома. Я таращусь на Мориса, словно он на моих глазах покрылся цветами. Вот этого я никак не ожидала! Он налаживает контакт с моим сыном. Что все это значит?
5
– Хороший мальчик. А знаешь, что самое парадоксальное? Мои папа и мама до самого конца не утратили человеческой сущности. Они были похожи на большинство родителей в мире и очень переживали, что у них никогда не будет внуков. Смешно, правда? Миссис Балантен однажды даже устроилась няней в одну многодетную семью, чтобы вволю навозиться с чужими малышами. Отец не препятствовал, хотя и волновался за последствия. Разумеется, все обошлось без эксцессов. Армелина Балантен была образцом для подражания. В основном благодаря ей мне удалось укротить силу, которой я был одержим с самого рождения. Она была основательницей целой науки, называемой вампирология. У нее есть ученики и последователи. Не могу похвастаться, что являюсь одним из ярых продолжателей ее дела. Сначала я был слишком легкомысленным, а потом увлекся более глобальными доктринами и догмами: символизмом, каббалистикой, мистицизмом в целом, философией и алхимией. После чего серьезно занялся герметической фармакологией, химией и терапией. Моими идолами были Теофраст Парацельс, Николай Кулпепер и Антон Месмер. О вампиризме к тому времени я знал уже практически все, и меня в большей степени интересовало непознанное – человек. Я с головой погрузился в психологию. В 1918 году, окончив Сорбонну, я уехал в Тифлис, где за год до этого Гурджиев открыл Институт гармонического развития человека. Наравне с Маргарет Андерсон я был его доверенным учеником. Через два года приобетенный в Фонтенбло замок Приере стал Центром эзотерической практики раскрытия индивидуальных способностей человека. Кажется, так это называлось. По просьбе Гурджиева я написал некое эссе, которое он впоследствии озаглавил: «Всё и вся: Сказки Вельзевула, рассказанные внуку».
Это была фантасмагория: я развлекался как ребенок, когда работал над этим сочинением. На неофициальном чтении отрывков присутствующий там Джон Уотсон заявил: «Это либо отличная и тонкая штука… либо полный вздор!». Если бы кто-нибудь видел, как я потешался! Однако знакомство и сотрудничество с ним дало мне возможность понять свое предназначение. Одно дело, когда тебя учат, другой – дойти до этого самому. Я вернулся в Америку, где и узнал о гибели родителей. Я был полон негодования, возненавидел весь мир и всех людей. Безумная жажда мести испепеляла меня. Я терзался от бессилия перед Законом, одним из составителей коего сам же и был, и изводился, мечась между желанием наказать негодяев или оставаться верным данной присяге: «Не причинять вреда человеку». Мастеру не подобает подчиняться низменным чувствам, но там, в огне, сгорели и те, кто не совсем заслуживал смерти, среди них Ганеша – моя приемная дочь. И я совершил то, чего не имел права делать. Вычислив всех до одного, кто принимал участие в поджогах, я расправился с ними. Наказание не заставило себя ждать. Меня должны были казнить, но Большой совет решил по-иному. На три месяца я был замурован в гроб под крестом. Но этим наказание не исчерпывалось. Еще в течение восьми лет я обязан был служить на благо смертных. Вот тогда-то я получил медицинское образование и еще некоторое время занимался практикой, правда, в морге одной из больниц Филадельфии. Специализация у меня самая подходящая – патологоанатомия.
Но практическая медицина меня никогда не интересовала; к тому же один случай заставил отказаться от продолжения работы на этом поприще и уехать обратно в Европу. Гленда, ты что-то совсем затихла. Мой рассказ утомил тебя? Мне не следовало вообще начинать.
– Нет, нет, Морис, я слушаю тебя. Мне действительно интересно. Просто я не готова к такому потоку имен и терминов. Мне не хватает знаний, я так далека от психологии, философии, медицины, а уж тем более – эзотерики. Продолжай, пожалуйста, я хочу знать о тебе все. С самого начала. Почему, как случилось, что ты стал таким? Разве можно родиться вампиром?
Один вопрос порождает другой. В голове не укладывается. Как же он умен и образован, но при этом непомерно жесток, тщеславен и одержим. Как же он может жить со всем этим и оставаться в здравом уме? А память?.. Способен ли разум вместить в себя все те знания, что накоплены человечеством за долгие тысячелетия? Но ведь еще самое главное – то, что мы называем личным опытом. А ведь у Мориса за плечами полторы сотни лет и довольно активных лет! На одну только учебу он должен был потратить лет тридцать, не меньше. Было же еще и что-то личное. Родители, друзья, женщины… Приемная дочь. Он назвал ее Ганеша. Что это – дань признательности родителям – пусть не родная, но внучка, или человеческая потребность в отцовстве? Тогда становится понятным его отношение к Реймонду. Морис любит детей? Такое тоже бывает? Или это из-за того, что пресловутый закон заставляет уважать людей? Служить на их благо. Учителя, полицейские, врачи – вампиры. Уже не смешно! Это какую же силу воли надо иметь, чтобы, ненавидя смертных, служить им. Что-то не укладывается. Это ведь такой соблазн, угнетающий, неукротимый, если учесть постоянный обуревающий голод. Ну, хорошо, взрослый вампир, допустим, может справиться с жаждой, но был же когда-то Морис и ребенком!
Он терпеливо дожидается, пока я разберусь со своими мыслями.
– Прости мне мое любопытство, но, должно быть, у тебя было тяжелое детство?
– Тяжелым оно было больше для моих родителей. Десять лет они жили надеждами и разочарованиями, теряя одного ребенка за другим, пока на свет наконец не появился я. Присутствовавший на этот раз во время родов врач в очередной раз констатировал смерть и уехал. Старая чернокожая служанка уже не соболезновала безутешным родителям, забрав младенца, чтобы подготовить к похоронам. Каково же было ее удивление, когда ребенок закряхтел у нее на руках. Мать и отец едва не сошли с ума от счастья. Казалось бы, радость пришла в дом, но что-то необъяснимое настораживало и пугало. Сначала, особенно в первый год жизни, на это практически и не обращали внимания, но время шло и странностей в моем поведении замечалось все больше и больше, пока меня наконец не научились понимать. Я наотрез отказывался от человеческой еды и до двух лет кормился лишь материнским молоком. При этом страшно кусался, доставляя матери нестерпимые мучения. Вместе с молоком я пил и материнскую кровь. Ходить я начал очень поздно и, едва научившись двигаться самостоятельно, по ночам начал выходить на охоту. Не делай такие глаза, Гленда! Это были всего лишь цыплята. Уже тогда я мог запросто свернуть цыпленку шею. Вот за этим самым занятием и застал меня однажды садовник – негр. Клыки у меня к тому времени только начали расти. Можешь себе представить картинку? Черная южная ночь, курятник с переполошившимися курами и двухгодовалый маленький хозяин, измазанный кровью, вгрызается звериной пастью в теплое пушистое тельце своей жертвы. Какая началась паника, словами описать невозможно! Меня ругали, уговаривали, грозили наказанием. Но я твердо стоял на своем: хочу есть!
Негры – народ суеверный и болтливый. Обо мне рассказывали даже то, чего и не было. А когда я сорвал с шеи крестик со словом: «Жжется!», старая мамина служанка рухнула без чувств. Всюду, где только можно, я демонстрировал клыки, которыми, надо признаться, очень гордился. Меня осеняли крестным знамением, а я хохотал, веселясь от души. Из меня даже пытались изгонять дьявола, доведя до истерики в полном смысле этого слова. Надо мной читали молитвы и орошали святой водой, которая оставляла болезненные ожоги на коже. Бесконечно мазали какими-то мазями и поили всевозможными настойками из трав. И однажды чуть не убили, пытаясь напоить освященной водой. Наверное, меня бы разорвали на части и сожгли, если бы не вмешалась мама. Она прекратила все издевательства, удалила почти всех домашних рабов, заменив на тех, кто мог хоть как-то ужиться с мальчиком-вампиром, и, посовещавшись с отцом, решила, что любит меня больше, чем боится. Я засыпал на рассвете, а просыпаясь с наступлением сумерек, ежедневно давал родителям слово, что не стану никого пугать, убивать и калечить. Но на глазах у всех я растворялся во тьме и яростно припадал к шеям телят и жеребят, вожделенно впиваясь зубами в яремную вену. Пил и пил, совсем не насыщаясь и лишь слегка утоляя жажду. Мне нужна была человеческая кровь. Я понимал это неосознанно, инстинктивно, по запаху. Я выл ночами от неутоленного, раздирающего голода. Бывало, что меня даже пытались связывать, но самые крепкие путы разлетались в прах. Голод превращал меня в злого, сильного, необузданного зверька. Тогда меня заковывали в цепи, и я рычал, метался и неистовствовал. Первым решился отец. Он распорол себе руку, нацедил целый стакан крови, смотрел, как я пью, захлебываясь, и плакал. До сих пор удивляюсь, почему он не убил меня. Будучи твердым, непреклонным и очень набожным человеком, он без колебания мог так поступить, но терпеливо продолжал сносить мою дикость. Нечеловечность. Они кормили меня по очереди, день отец, день мама, опасаясь, что кто-нибудь прознает про это. Первой заподозрила неладное Хлоя. Она заметила, что я стал спокойнее и уравновешеннее что ли, не требую, не психую, не мучаю животных. Единственная оставшаяся невредимой кошка не шипит на меня и не прячется, а я не гоняюсь за ней по всему дому.
