Чтобы не привлекать к себе внимание своим необычным платьем, она осторожно пробралась к дому огородами. Но что это? Их изба, самая нарядная в деревне, украшенная резьбой, сделанной отцовскими руками, стояла покосившаяся, с заколоченными ставнями. Ударом голубого огня Атта сбила доски с одного окна и залезла внутрь.
Пыль и паутина, запах заброшенного жилья… Сквозь половицу пробился осот. Вот сундук, где она не раз пряталась, играя с сестрами. Стол, за которым собиралась вся семья, а по праздникам приезжала и родня из другой деревни. Отцовская гармонь, под которую так лихо плясала старшая сестра Тринна — первая красавица на деревне. Родные стены воскресили в Атте яркие, солнечные воспоминания, какие возможны только в детстве. Присев на край пыльной скамьи, девушка горько заплакала. Но тут же схватилась за соломинку надежды: со времени ее исчезновения прошло более десяти лет. Сестры наверняка вышли замуж, отец с матерью могли переехать в другое место. Атта решительно раскрыла сундук, вытащила оттуда сестринскую одежду, переоделась и отправилась к соседям.
Она не подумала о том, как объяснит свое появление. Но на ее удачу первый, кто ей встретился, был полуслепой старик, гревшийся на завалинке в расстегнутом тулупе, — Атта его не помнила. Он не стал задавать лишних вопросов незнакомой девушке, обрадовавшись возможности поговорить о старых временах.
— Хозяева где? Так нет никого. Давно уже нет. Белобрысый Ланно помер лет двенадцать назад. С тех пор, как не стало его Ханны, он запил по-черному. Зимой из кабака шел и упал в канаву. Там и замерз — нашли-то его только через неделю.
— А что случилось с ма… с Ханной? — холодеющими губами спросила Атта.
— Никто толком не знает, что с ней случилось, — старик смачно сплюнул. — Люди разное говорили. Рассказывали что-то про злых колдуний, явившихся за ее младшей дочкой. Только на лугу ее нашли лежащей замертво, а дочки нигде не было. Говорят еще, на груди у нее след остался — как от ожога. Вот Ланно и запил — больно по жене тосковал. Жаль, хороший был мужик, работящий.
— А что случилось с их дочерьми? Ну — старшими?
— Так малая той же осенью заболела. Жар у нее был, дышала с хрипом. Знахарка приготовила отвар и велела каждый час давать. Старшие девки на вечеринку ушли, Ланно их сам отпустил: погляжу, говорит, за малой. А самому скучно, вот он бутылку достал и начал время коротать. Ну и заснул. Проснулся — девки вернулись, кричат, а малая уже холодная. Вот так-то…
— Спасибо, дедушка, — сказала Атта. Слушать дальше она не собиралась, боясь узнать о печальной судьбе остальных сестер.
— А Тринна-то, бедняжка, — не умолкал старик, — ведь какая красавица была. Через красоту и пропала. Ланно же каждую зиму в Лех на заработки отправлялся. А этой зимой уж не пошел, да и помер скоро. Девки вдвоем остались. Денег нет, изба рушится… А тут приехал один господин из Леха — нарядный такой, в повозке лаковой. И так ему Тринна глянулась… В общем, увез он ее. Молодой Шикко, жених ее, все убивался. Но ему родители не разрешили бесприданницу в дом взять. А потом сам Шикко был в Лехе и слышал, что господин этот бросил Тринну, и пошла она по рукам. А через пару лет умерла от дурной болезни.
— Ну, а Пламма? — еле слышно спросила Атта.
— Ну, с той, говорят, все в порядке. Вышла замуж — не то в Шорс, не то в сам Ромес. Говорят, за оружейника. Да ты поспрошай, дочка, по деревне, может, кто-нибудь тебе расскажет, как ее найти. А ты сама откуда будешь?
— Издалека, дедушка, — быстро ответила Атта и пошла прочь.
Она не помнила, как снова попала в заброшенный дом, как переоделась в голубое платье, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не разрыдаться. Если бы кто-то видел ее сейчас со стороны, то испугался бы: лицо девушки стало белым, как снег, а на закушенной губе выступила капелька крови. Она не хотела искать Пламму. Мечты, к которой она стремилась более десяти лет, больше не существовало.
Мечты больше не было, осталась одна ненависть. Сестры Келлион убили ее мать. Кто-то из них не рассчитал силы удара, и вместо того чтобы обездвижить женщину, лишил ее жизни. Атта знала, что такое возможно. Возвращаться в мир было незачем — Атта не хотела вести жизнь бродяги или разделить участь Тринны. Власть — вот единственное, что могло спасти ее от безумия. Пусть все, кто живет в этом ненавистном храме, все эти девчонки с глупым восторгом в глазах и их тупые, бессердечные наставницы — пусть все они подчиняются ей. Атта бросила ремесло искательницы и стала участвовать в управлении храмом.
Тогдашняя управительница души не чаяла в своей молодой, деятельной и услужливой помощнице. Атта услаждала слух женщины хвалебными речами по поводу талантов Сияющей, которых, кстати, не было, и вскоре добилась ее особого расположения. Иголка, оказавшаяся в постели управительницы, попала ей в тело и с током крови достигла сердца. Сияющая умерла во сне. Новой управительницей единогласно выбрали Атту.
Долго еще Атте приходилось сдерживать свою ненависть. Быть управительницей в храме вовсе не значило иметь безоговорочную власть — эту власть еще надо было создать. И Атта трудилась на славу. Она окружала себя преданными помощницами, подменив им жребий во время посвящения. Каждая помнила, кому на самом деле предназначался удар жертвенного ножа в мрачном подземелье. Правда не должна была всплыть наружу — на этом зиждилась их преданность. Из этих юных сестер, живущих ценой чужой гибели, и составилась ее верная гвардия. Что касается старших, то она приблизила к себе тех, кто поглупее. Им, как погибшей толстухе, льстила и милость управительницы, и собственное положение, дающее им определенную власть. Про остальных же она знала все: кто с кем дружит, кто чем занимается и кто помнит свои настоящие имена.
Как же Атта ненавидела их всех! Они подчинялись ей, как стадо овец. Вот теперь она погнала их в другую сторону, и сестры пошли. Сияющая попрала все, что было заповедано веками, а они проглотили и это. Все они с малых лет были подавлены величием служения Келлион — величием, которое она так и не смогла постичь. Поэтому каждый год кто-то из них безропотно гибнет в подземелье, проливая жертвенную кровь во имя своей Звездной сестры. Как ловко погибшая толстуха управлялась с ножом! Атта иногда спускалась посмотреть на жертвоприношение: вид крови согревал ей заледеневшее сердце.
Да, она ненавидела покорных — но непокорных еще больше: ведь они посягали на ее власть. Конечно, речь шла не о тех перепуганных дурехах, которых подняла на бунт прекраснодушная Ниита, убившая умницу Майхи. Кстати, синеглазую Майхи ей было жаль: она узнавала в ней собственное холодное презрение. Когда Атта сказала, что жребий должен выпасть на нее, Майхи равнодушно улыбнулась и спросила: «Что я должна сделать, Сияющая?» Вот только… Правду ли сказала Ниита, когда призналась, что она стоит во главе бунта? Ведь Майхи, чтобы ее не заподозрили в предательстве, ни разу не говорила с управительницей. Вдруг ее не просто наказали за измену, а убили, чтобы она не успела сказать правду? Атта все чаще думала об этом.
Если заговорщицы и продолжали свое дело, они вели себя очень осторожно. Атта никого не могла заподозрить. А Шайса… Она слишком, вызывающе необычна, чтобы возглавлять тайный заговор. Это было бы чересчур просто.
