— Галочка, может, ты объяснишь, что здесь происходит? — высокомерно обратился он к Галине Павловне, намеренно не замечая тверского гостя.
— А я тебе все уже объяснила, — сложив руки на высокой груди, холодно ответила Галина Андреевна.
— Значит так, — поднимаясь со стула, сказал стоматолог, — или ты сейчас же прекратишь этот спектакль и отправишься домой, или…
— Нет, Галка, как он с тобой разговаривает! — перебил его Дмитрий Павлович. — А ты молчишь? Ну, я тебя не узнаю… Это, может быть, у них в синагоге так принято с женами обращаться.
— Ах вы… — задохнулся от ярости покрасневший Лев Михайлович, — я тебе, Галя, этого никогда не прощу.
И Кентлер, схватив изящный кожаный портфельчик, ринулся к выходу, с грохотом захлопнув за собой дверь. Баба Вера ахнула, прикрыв ладонью рот. Катя, повернувшись к матери, покрутила пальцем у виска. Дмитрий Павлович застыл с виноватым лицом. Одна только Галина Андреевна, сохраняя величавое спокойствие, махнула полной рукой со свежим маникюром и сказала:
— Ну и дурак. Здравствуйте, Вера Федоровна, я с вами так и не поздоровалась. Ну что, все готово, мы вас уже заждались, а то ходят тут всякие, сами видели… Пойдемте к столу.
Застолье по обыкновению семьи Астаховых было пышным. Стол ломился от всевозможных яств и напитков; громко играла музыка: Катя поставила для отца его любимое «Золотое кольцо», и Дмитрий Павлович подпевал басом:
— Напилася я пьяной, не дойду я до дома…
За столом выяснилось, что Дмитрий Павлович привез мать в Питер на обследование.
— Что-то расклеилась совсем моя старушка, — басил он, любовно поглаживая бабу Веру по худенькому плечу. — А у меня тут знакомых врачей много осталось, так пусть полежит пару недель в больнице, анализы сдаст, УЗИ сделает.
— Что-то серьезное? — озабоченно спросила Галина Андреевна.
— А черт его знает, — пожал плечами Дмитрий Павлович и подлил всем водки.
— С животом что-то, Галочка, — пояснила баба Вера, — слаба животом стала — сил нет. Что ни съем, все не впрок. Вот он меня и уговорил ехать, огород бросила, засохнет там все, конечно.
— Здоровье в первую очередь, Вера Федоровна, — заметила Галина Андреевна. — Ну, да вы у нас молодец, тьфу-тьфу-тьфу, дай бог каждому. А чего заранее не предупредили?
— Как это? Я ж послал Катюхе телеграмму. Ты что, не получила?
— Получила, папа, сегодня утром. Мама вон еле успела на стол накрыть.
Дмитрий Павлович состроил удивленную мину.
— Во как! А посылал-то я ее три дня назад, когда билеты взял.
— Да нет проблем, пап. Мама мне тоже как снег на голову свалилась. Только вот как все разместимся теперь?
Тихое, не замеченное беседующими всхлипывание Галины Андреевны вдруг превратилось в безудержное рыдание. До нее только сейчас дошло, что ее многотерпеливый, но щепетильный в вопросах своего национального достоинства Лев Михайлович ушел, хлопнув дверью, простившись, можно сказать, навсегда. Если бы так поступила она сама, этому не стоило бы придавать особого значения, но в его устах брошенное «я тебе никогда этого не прощу» принимало совсем другой смысл.
— Дурак ты, Димка, — рыдая, набросилась она на бывшего мужа, — как был дурак полный, так и остался. Ну кто тебя за язык тянул?
— Да ты чего, Галина? — опешил Дмитрий Павлович. — Я ж за тебя… Зачем он тебе… Ты же вроде обижалась на него.
— Я обижалась! Пообижалась бы, пообижалаеь и успокоилась. А теперь что?
— И правда, Митя, зря ты так, — вздохнула встревоженная баба Вера.
Катя потерла виски: у нее снова разболелась голова.
— Ой, мам, только не надо реветь, — поморщилась она. — Он успокоится, а завтра я к нему съезжу и поговорю. Лев Михайлович меня выслушает, и он отходчивый, все обойдется. Он тоже погорячился. А тут все так сразу…
Галина Андреевна, заливаясь слезами, выскочила из комнаты на кухню.
— Значит, маму я устрою у себя, — вздохнула Катя. — А вы тогда с бабушкой в этой комнате.
— Ну что, подбросили тебе хлопот, котенок? — добродушно усмехнулся Дмитрий Павлович.
Да нет… Просто у меня как раз работа на лето, через два месяца сдать нужно, а время идет. А тут суета всё время… Я за эту неделю так ничего толком и не написала.
Что за работа? — заинтересовался отец. — Опять переводишь?
— Ага. Любовный роман. Дичь редкостная. Он — мутный мачо, она — блондинка в стиле Мэрилин, ну и них любовь с первого взгляда. В общем, ничего особенного. Но мне за это хорошо заплатят — если, конечно, поспею и срок.
— А ты поезжай к бабушке, — предложил Дмитрий Павлович.
— Да ну какое там…
— Нет, правда, Катюша, съездила бы в Камышино на пару недель? У нас там сейчас такая благодать… И народу пикою, только старики местные. У нас церковь ремонтируют, Преображенскую. Вот перед отъездом заходила — купола горят, как новенькие. Красота! Поезжай!
— Бабуля все об огороде своем печется, — засмеялся отец. — Думает, ты там полоть да поливать будешь. А то бы, в самом деле, поехала. У тебя же есть этот, как его, ну, компьютер переносной?
— Ноутбук? Да, есть.
— Ну так за чем дело встало? Прямо на пляже будешь работать, как в импортном кино.
Катя смотрела то на отца, то на бабушку, все еще сомневаясь, но, уже чувствуя, что выход из безнадежной ситуации нашелся…
Глава 2
ПРОИСШЕСТВИЕ В ШОТФЕЛЕ
Хвост уходящего поезда сжался в точку и затерялся на стальном полотне. Было около девяти вечера, у платформы «68 километр» распустились белыми цветами июньские сумерки. В тихом, свежем воздухе щелкали и заливались птицы, и где-то гулко лаяла собака.
Катя поежилась: после душного поезда ей было прохладно. Она бросила на бетон чемодан и попыталась достать оттуда куртку, но что-то случилось с молнией. А тут еще налетела туча изголодавшихся комаров, от которых девушке пришлось по-лошадиному отмахиваться забранными в хвост волосами. Одолев, наконец, зловредный багаж, Катя закуталась в черную ветровку, вытащила из кармана сигареты и, закуривая на ходу, двинулась к лестнице, подхватив чемодан.
В деревне Камышино — у бабы Веры — Катя не была очень давно. Сейчас даже трудно вспомнить, сколько лет прошло. Пожалуй, это было на третьем курсе: она приезжала на недельку со своим тогдашним кавалером. Так это было лет семь назад… Господи, неужели семь? Катя содрогнулась, физически ощутим сумасшедший бег времени. В чередовании сезонов, в отрывных календарях, в юбилейных датах, в коварном движении секундной стрелки но циферблату утекала жизнь, ее жизнь, когда-то казавшаяся бесконечной. А ведь в детстве день тянулся целую маленькую вечность, до предела наполненную множеством очень важных дел. Зимой было невозможно дождаться нового лета, а уж летом ты окунался в неисчерпаемый океан времени — солнечного, озерного, лесного, не деленного календарем на жалкие июнь, июль и август. А потом время разогналось, как поезд, и с тех пор все прибавляет и прибавляет ход. Именно теперь, когда учишься его по-настоящему ценить.
