— Ведешь себя, как малое дитя, — недовольно пробурчал Сэф. — К лицу ли это солидной даме за сорок…
— Что?! — я чуть не захлебнулась от возмущения.
— Эй, спокойно, спокойно! А что я такого сказал? Посчитай, сколько тебе должно быть по-лаверэльски?
Я перевернулась на спину и задумалась. В лаверэльском году было двести шестнадцать дней. По земному летоисчислению мне двадцать шесть — то есть около девяти тысяч четырехсот дней. Если поделить это на двести шестнадцать… Получается что-то около сорока трех. Действительно, вполне бальзаковский возраст!
Переодевшись после купания, я чувствовала себя на верху блаженства. Я уже привыкла к воздуху Лаверэля, от которого в первое время кружилась голова. Но что вода может быть такой — прозрачной, отражающей алое солнце, душистой и чуть сладковатой на вкус… Она без всякого мыла дочиста отмывала снаружи и изнутри.
Остальные тоже были довольны. Только Бар ворчал, потирая загривок:
— Исцарапал меня, паршивец.
Оказывается, Чаня не хотел плыть иначе, как на закорках у своего приятеля, и разодрал ему спину.
Дорога уводила нас все дальше от озера — вглубь леса, сухого и по-южному прозрачного. В воздухе звенели комариные стаи. Я думала, нам житья не будет от этих кровопийц, но земляне не понравились комарам на вкус. Интересно, обратил ли Бар на это внимание? Его, правда, комары тоже не кусали.
Зато лошадям приходилось нелегко. Благородные животные изо всех сил махали хвостами, чтобы избавить себя от напасти, и нервно ржали. Даже флегматичный Буррикот недовольно прядал ушами. Поэтому сначала мы не обратили внимание на странное поведение Карамэля, нового жеребца Сэфа. Он мотал головой все сильнее, норовя вырвать повод из рук. Потом ни с того ни с сего взвился на дыбы. Сэф пытался успокоить жеребца ласковыми словами, но от звуков его голоса Карамэль совсем обезумел. Он брыкнул задом и рухнул на дорогу, подминая под себя седока.
— Модит! — выругался Сэф, отряхиваясь от пыли.
— А я тебе говорила, он стоил подозрительно дешево, — злорадно заметила Нолколеда.
Карамэль тем временем вскочил на ноги и с жалобным ржанием отбежал в сторону. К себе он никого не подпускал, хотя и намерений покинуть отряд не выражал. Один из дорожных мешков Сэфа отвязался и, довольно помятый, валялся на дороге.
— Нет, на обратном пути я не поленюсь, найду того торговца! — негодовал Сэф. — Ничего себе, хорошо выезженный! Интересно, каким он был до выездки. На голове, что ли, ходил?
Все это, однако, было не смешно. Нас окружали Дикие земли, и мы понятия не имели, где можно будет купить новую лошадь.
Сэф с досадой плюнул в сторону Карамэля.
— И какая муха тебя укусила!
— Муха зозот, монгарс.
— Что?
Сэф застыл, удивленно подняв бровь, а я едва не выпала из седла, потому что в разговор вмешался не кто иной… как мой пес!
— Карамэль рассказал мне, что он родом из окрестностей Лайдолая, монгарс, — Чаня старательно открывал и закрывал пасть. — Муха зозот — бич тамошнего скота. Беднягу укусили еще жеребенком, и теперь у него на спине незаживающая язва. Человек, который продал вам Карамэля, перед ярмаркой долго его лечил и не надевал седла. А теперь язва снова открылась. Поверьте, монгарс, Карамэль очень сожалеет, что уронил вас, но от боли он потерял рассудок.
— Ущипните меня, — сказал Сэф. — Лошадь извиняется. Собака разговаривает. Что вообще происходит, кто-нибудь может объяснить?
— Этого нам только не хватало, — заметила Нолколеда. — Он и раньше не особенно молчал…
Бар задумчиво чесал затылок, а сенс Зилезан не находил слов. Чаня тем временем церемонно обратился ко мне.
— Гарсин, я, наверное, должен объясниться… Досточтимые господа не будут возражать, если я переговорю с глазу на глаз со своей хозяйкой? Кстати, Карамэль просит передать, что холодный компресс ему бы не повредил…
Я спешилась и, не чуя под собой ног, пошла по дороге вслед за Чангом. Даже переход в другой мир потряс меня меньше, чем метаморфоза с моей собакой…
— Видишь ли, хозяйка, — заявил мне пес, — как только мы сюда прибыли, со мной стало твориться что-то странное. Я начал понимать человеческую речь. То есть я и раньше понимал то, что ты говоришь, но по-другому… Я узнавал отдельные слова и знал, что мне следует делать. Мне нравились слова «печенье», «гулять», «красивая собачка». И я очень не любил, когда ты говорила «фу» или «нельзя». А здесь, в Лаверэле, вдруг выяснилось, что жизнь гораздо сложнее, чем я думал раньше. Но я не сразу понял, что могу говорить. Я пару раз пробовал — сам с собой, разумеется, — и очень пугался. А сегодня как-то вышло само собой. Ты не сердишься?
— Н-нет, — неуверенно отозвалась я.
— Вот и славно, — кивнул Чаня. — В конце концов, мне давно хотелось тебе сказать… В общем, не думай, что я не помню, что ты сделала для меня. Правда, иногда мне казалось, что, останься я бродячим псом, у меня была бы более интересная жизнь. Можно было бы сколько угодно таскать кости с помойки, валяться в тухлятине, спасть на люке и не надо было бы мыть лапы… Но иметь свою миску и любимое кресло — это не так уж плохо, верно? С возрастом я начал это понимать и ценить. И я очень благодарен тебе за то, что ты взяла меня с собой в Лаверэль.
Я молча хлопала глазами, понимая, что должна что-то сказать. Признаюсь, мой вопрос не был слишком умным:
— Э… Надеюсь, тебе не слишком скучно с нами… С людьми?
— Отнюдь, — глубокомысленно сказал пес.
Мы продолжали путь к реке Бло. Сэф шел, ведя Карамэля в поводу. Нолколеда намазала коню спину какой-то мазью, но это лишь временно снимало боль и зуд. Чтобы вылечить застарелый укус мухи зозот, нужен был хороший знахарь.
Все мы постепенно привыкали к тому, что у нас полнился новый собеседник. Чаня болтал, не умолкая. Это было понятно: он слишком долго копил свои собачьи мысли, прежде чем получил возможность их высказать. Все, что мы видели по дороге, вызывало у него бурный поток воспоминаний. При этом ассоциации были совершено непредсказуемые… Например, обнюхав трухлявый ствол дерева, поваленного непогодой, он заявил:
— Это напоминает мне того ротвейлера, который задирал лапу на столб у нашего дома. Зря ты меня тогда оттащила, хозяйка. Честно слово, я бы ему так всыпал!
— А кто такой ротвейлер? — поинтересовался Бар.
— Порода собак, — моментально ответил пес. — Такие тупые, неповоротливые твари. Ну, в Шимилоре они пока редкость…
— Надо же, — подивился Бар, — никогда не слышал.
Я почувствовала, что Нолколеда испепеляет меня взглядом. Что ж, она была права. Болтун — находка для шпиона. Пришлось мне снова спешиться и, оттащив Чаню за ухо в сторонку, провести с ним воспитательную беседу…
Мы продолжали неспешное путешествие. Все так же светило солнце и щебетали птицы. Однажды, к восторгу сенса Зилезана, на дорогу выскочил ошалелый заяц потрясающего оранжевого цвета. Чаня подпрыгнул на всех четырех лапах и с криком: «Сенс! Сенс! Я поймаю его для вас!» — ринулся в погоню. Бар долго и тщетно свистел ему вслед, а потом горе-охотник вернулся сам — разумеется, ни с чем.
