— Я обознался… Мне почудился знакомый запах… Много лет назад так пах один человек, странник, добрый друг кабаримов… Ты пахнешь похоже, — зверь взглянул на меня.
— Ты видел, что здесь произошло? — прервала его Нолколеда.
— Я не интересуюсь человеческими делами, — обиженно заявил кабарим, собираясь удалиться. Один из его хвостов, самый пушистый, решительно поднялся кверху, два других свернулись сердитыми пружинками.
— Постой, — вмешалась я, мысленно проклиная бесцеремонность немки. — Не уходи, пожалуйста. Мне жаль, что ты не нашел того, кого искал. Но нам нужна помощь. Мы ищем людей, проехавших здесь дней пятнадцать назад. Если ты знаешь, что с ними случилось, пожалуйста, расскажи нам.
Кабарим хмыкнул, а потом, очевидно, сменив гнев на милость, снова уселся, сложив лапы на животе.
— Мы, кабаримы, — настоящие хозяева этой земли, — проворчал он. — Пусть люди живут за большой рекой и не тревожат нас… Так нет же, теперь они превращают наши леса в поле битвы. Короче говоря, мы не слишком жалуем людей. Но запах велит ответить тебе… Я привык доверять своему нюху. Глаза могут обмануть, нос — никогда. Я искал на том берегу съедобные коренья и видел, как по дороге действительно проезжали люди — десять солдат и четверо придворных. Среди них — мальчик в зеленом камзоле…
— Это принц! — воскликнула Нолколеда. Сэф шикнул на нее. Кабарим недовольно покосился в их сторону и продолжил:
— Я видел, как неподалеку от моста их встретил человек. Я узнал его. Он поселился здесь недавно. Нам, кабаримам, нравится его запах: он пахнет лесом и травами. Он местный знахарь, лечит маландринов от всяких хворей. Что было потом, я не видел. Но я слышал выстрелы, я чувствовал запах огня и крови… Лошади кричали от ужаса. Почему-то в ваших, человеческих битвах первыми гибнут они, — кабарим сокрушенно покачал головой. — А когда все стихло, и я вышел к мосту, там были люди в коричневых плащах с капюшонами. Здесь, — кабарим кивнул на могилы, — они похоронили своих убитых. А куда делись тела людей из отряда, я не знаю.
— Кто-нибудь из отряда уцелел? — спросил Сэф. — Сколько убитых ты видел?
Кабарим совершенно по-человечески пожал плечами.
— На мосту было меньше десяти тел. Но кого-то, возможно, унесла река…
— А мальчик? Ты видел его среди мертвых? — Нолколеда задала вопрос, который волновал нас больше всего.
— Нет. Но живым я его тоже не видел. В лесу никого нет. Но если кому-то и удалось спастись, укрыться они могли только в одном месте. Домик знахаря стоит в полудне пути отсюда. Враги не найдут туда дорогу, а вы разыщете его без труда.
— Как?
— Я покажу вашей собаке след, — сказал кабарим.
Они действительно о чем-то пару минут совещались с Чаней. Кабарим водил пса вдоль дороги, пока тот, радостно залаяв, не сообщил нам:
— Я найду, найду! Очень отчетливый след! Это напоминает мне…
Не знаю, какую историю Чанг собирался рассказать на этот раз. Меня вот уже несколько минут преследовала смутная, совершенно сумасшедшая догадка, которую я боялась выговорить вслух.
— Прости, пожалуйста… С кем ты меня перепутал? — затаив дыхание, спросила я кабарима. — Кем был тот ваш друг?
Фарфоровые глаза пристально уставились на меня.
— Еще не пришло время об этом говорить, — важно сказал кабарим. Он слегка поклонился и вдруг начал таять, становясь невидимым. Некоторое время его морда висела в воздухе, словно улыбка чеширского кота, а потом исчезла и она. Но в кустах смородины еще долго слышался тихий шорох.
Смеркалось. Багряный закат расползался по небу. В этом фантастическом свете лес казался марсианскими джунглями, а мы, собравшиеся вокруг костра, — первопроходцами на далекой планете…
Судя по указаниям кабарима, до домика знахаря оставалось не больше четырех часов пути, да и Чане темнота не мешала вести нас по следу. Но все-таки мы решили сделать привал и остановились для ночлега на берегу лесного ручья, заросшего гигантским папоротником, но укладываться спать не спешили. Хотелось получить от этого вечера все — несколько часов покоя, уюта и дружеской беседы. Ведь кто знает, что готовил нам завтрашний день…
Чаня, как самая обыкновенная, неговорящая собака, долго грыз баранью кость, а потом заснул с ней в обнимку. Бар увел лошадей на водопой. Сенс Зилезан достал свою книжечку, подсел поближе к свету и быстро застрочил, иногда перечеркивая написанное. Нолколеда лежала прямо на земле, подложив мешок под голову и уставившись в темнеющее небо. Сэф заряжал пистолеты, ловко орудуя шомполом.
Мне было делать нечего, и на ум приходили грустные мысли. Например, почему в Лаверэле принято сжигать умерших на погребальном костре…
— Сенс, — окликнула я ученого, — Можно мне вас отвлечь? Вы наверняка знаете. Почему лаверэльцы хоронят не тела, а пепел?
— Вы никогда бы не спросили меня об этом, Джоан, будь вы знакомы с лаверэльской мифологией, — охотно отозвался сенс Зилезан. — Все очень просто. Лаверэльцы считают своими прародителями деревья. Точнее — Священный ясень. Миф рассказывает, что когда-то на земле было царство деревьев. Их корни так тесно сплелись под землей, что им стало нечем дышать. Новым семенам негде было взойти. И тогда самый старый ясень отдал свои семена-крылатки в ладони Ламерис, богини солнца. Из этих семян выросло первое племя людей.
Ламерис должна была рассказать людям об их происхождении и вернуть их в лоно леса-прародителя. Но случилось по-другому. Однажды богиня увидела сквозь кроны деревьев прекрасный весенний цветок и воспылала к нему страстью. Эта страсть могла испепелить нежное растение. Деревья пожалели цветок. Все ясени соединили свои кроны, создав из них непроницаемый для солнечных лучей шатер. Сколько богиня не палила жаром листья, под сенью леса сохранялся прохладный полумрак. И так продолжалось, пока не закончилась короткая жизнь цветка.
За это Ламерис так разгневалась на деревья, что не стала рассказывать людям, что их отец — великий ясень по имени Шан. Люди поселились на земле и, расчищая место для жизни, сожгли немало деревьев, не подозревая, что убивают своих прародителей. Но однажды на свет появился мальчик, который обладал чудесным даром. В шуме древесных крон, в треске и стоне стволов, падающих под ударами топора, он слышал человеческую речь. Так люди узнали о своем происхождении. Человек, умеющий слушать деревья, стал первым Смотрителем Священной рощи и предсказателем будущего. С тех пор человек, причинивший вред ясеню, судится, как убийца, а человека, сорвавшего с ясеневого дерева лист, судят, как вора.
— Ну, а погребение? — нетерпеливо спросила заинтересовавшаяся Нолколеда.
— На погребальном костре человеческая плоть соединяется с древесной. Пепел возвращается в землю. Если человек был хорошим, он вырастет снова ростком ясеня. Если нет — останется в подземной мгле. Праведников хоронят в Священной роще. Но в будущем человек снова может возродиться человеком — если ясени помирятся с богиней солнца.
