— Инфаркт. Нужна реанимация. Аппаратура. Я ничего не могу сделать.
— Как это не можешь? Ты же врач! — воскликнула я.
Он посмотрел на меня исподлобья, как побитая собака. Вдруг холодная рука сенса коснулась моего запястья.
— Не ругайте его, дружочек, — еле слышно прошептал Зилезан. — Что тут поделаешь? — И добавил еще тише: — Моя записная книжка — пусть она останется у вас.
От ужаса и беспомощности у меня защипало в глазах. Я оглядывала своих спутников, сгрудившихся вокруг сенса — у всех были строгие, печальные лица, как будто он уже умер. Как же так можно?! Почему мы ничего не делаем? Хорошо, допустим, Денис ничего не может, допустим, нужна аппаратура, которой просто нет в Лаверэле… Но мы ведь не отсюда! Мы-то знаем, что существует электрошок и кардиологическая бригада, или что там нужно в таких случаях!
— Я связываюсь с фраматами, — заявила я, не стесняясь ни принца, ни Бара. Сейчас не до конспирации. Только как связаться? Передатчик не сработает, пока лаверэльцы будут ближе пятнадцати метров. Я огляделась — вокруг были скалы. Ничего, вскарабкаюсь куда-нибудь…
— Ты что, с ума сошла? — Нолколеда схватила меня за рукав.
— Пусти, — я с силой вырвала руку. — Или лучше дать ему умереть?
— Ты же знаешь, — она старалась говорить спокойно, — вызов разрешен только, если что-то угрожает миссии. Нам не простят нарушения условий контракта…
— Какой контракт? — я повернулась к ней, задыхаясь от гнева и волнения. — Человек умирает, а ты…
Не обращая больше ни на кого внимания, я бросилась вверх по тропинке, вьющейся между скал. На ходу перевернула браслет, нащупала подвижную часть узора… Сейчас, сейчас все будет в порядке. Сейчас они заберут его на землю, на Базу, куда угодно, где можно будет ему помочь.
Фраматы отозвались сразу.
— Агент сто три, База на связи, — ответил незнакомый женский голос.
И закричала, поднеся браслет к губам:
— У одного из агентов инфаркт, нужна срочная помощь. Здесь нам его не спасти. Нужна эвакуация…
— Не кричите, сто три, — сухо сказала фраматка. — Канова угроза для миссии?
— Я не знаю… — пытаясь взять себя в руки, прошептала я. — Он выдающийся ученый… Без него нам не справиться… Он умирает!
— Угрозы для миссии нет, — резюмировал голос. — База не имеет полномочий для эвакуации. Ваш вызов противоречит условиям контракта. Конец связи.
— Подождите! — взмолилась я. — Соедините меня с Афанасием Германовичем. Я не знаю, как вы его называете, но он ваш начальник, и он меня выслушает…
— Агент сто три, вы рискуете своим контрактом, — заметила фраматка и отключилась.
Я в отчаянии теребила все еще теплый браслет. А когда подняла глаза, то увидела Дениса. Командир стоял в пяти шагах от меня, на краю скалы и плакал, по-детски размазывая слезы по лицу. Мне вдруг стало холодно и душно. Снизу раздался скорбный собачий вой.
— Он умер, — сказал Денис. — Потому что врач из меня никакой — что здесь, что там. Никакой.
Я никогда не видела, чтобы человек так ненавидел и презирал самого себя. Я подбежала к нему и обняла за шею, прижавшись лицом к куртке. Денис обхватил меня крепко-крепко, и я почувствовала, как дрожат от слез его плечи. Я не стала его успокаивать, говорить банальности о том, что он ничего не мог сделать… Что он не раз уже показал себя прекрасным врачом, а тут уж ничего не поделаешь… Что от инфаркта люди умирают и в больницах с современным оборудованием… Мы просто молча стояли на краю обрыва. Ветер перемешивал наши волосы, а под ногами воды Штора отражали холодный закат.
Мы похоронили Зилезана еще засветло. Здесь, в горах, нечего было и думать о том, чтобы набрать дров на погребальный костер, хотя миллальфцы готовы были сплавать за лесом, чтобы с честью проводить друга своего старейшины. Даже вырыть могилу оказалось делом непростым; нож то и дело с лязгом ударялся о камень. Но общими усилиями удалось откатить в сторону большой камень, под которым удалось сделать яму глубиной в человеческий рост. Туда мы бережно опустили тело сенса. Камень вернулся на свое место, став надгробной плитой.
Мы стояли вокруг, положив руки на валун, словно пытаясь напоследок оставить сенсу немного нашего тепла. Нолколеда принесла откуда-то охапку ромашек. Сэф высек ножом на камне малоразборчивую надпись. А я ничего не могла сделать, просто слезы катились из глаз, и я глотала их, не успевая вытирать. Какая нелепость: пройти через столько опасностей и умереть в конце пути от болезни!
А потом мы сидели вокруг жалкого костра, зажженного в честь сенса. Миллальфцы остановились лагерем неподалеку, предоставив нас нашему горю.
— Надо разобрать его вещи, — хмуро сказала Нолколеда. — Взять то, что хочется сохранить, а остальное оставить здесь.
— Завтра разберем, когда рассветет. Перед отплытием, — возразил Сэф.
— Завтра будет еще хуже, — покачала головой немка.
— Наверное, она права, — прошептала я. — Лучше сразу испить чашу до дна, чем завтра переживать все заново.
Принц тихонечко всхлипнул, теребя в руке медальон с локоном матери. Наверное, смерть сенса напомнила ему о первой утрате.
А чаша оказалась непомерно горька… Я не могла брать в руки вещи, которые помнила в руках сенса. Нолколеда бережно раскладывала одежду в одну сторону, книги и карты — в другую.
Карту, по которой мы проехали пол-Лаверэля, Денис забрал себе. Сэф бережно расправил потрепанные листы бумаги: на них сенс делал наброски для справочника по Лаверэлю. А я, вспомнив последние слова сенса, вытащила из-под стопки зачитанных книг маленький блокнотик в кожаном переплете. Я попыталась открыть ее наугад, но буквы тут же запрыгали перед глазами — к этому я была еще не готова.
Надо было ложиться спать; горе выматывало больше, чем все речные пороги вместе взятые. И я уснула — с головой, тяжелой от слез. Но потом меня разбудил тихий шепот. Говорил Денис.
— Я должен был заметить, что у него больное сердце! Должен был запретить ему поднимать тяжести…
— Послушай, он же не ребенок, — так же шепотом отвечала Нолколеда. — Перестань себя винить. Если я начну истязать себя за каждое резкое слово, то сойду с ума. Так нельзя.
— Ты не понимаешь, я врач! — повысил голос Денис и замолчал, как будто ему прикрыли рот ладонью. — Я врач, — продолжал он тихо. — Точнее, думал до сегодняшнего вечера, что это так. Если бы я боролся, что-то делал, а смерть оказалась бы сильней — это можно понять. Но я ничего не мог сделать, кроме этого дурацкого лекарства. Может, надо было не побояться растворить посильнее дозу?
— Разве было бы лучше, если бы он мучился дольше? — снова возражала Нолколеда. — Ты так ведешь себя, как будто это первый и последний человек, который умер у тебя на руках. Ты же врач, и ты был на войне…
— Нет, не первый, — прервал ее Денис.
