XIX
Август 1231
В спальне стояли сумерки, вдали раздавались раскаты грома. Элейн подняла руку, и Лунед перестала расчесывать волосы. В очаге не было огня, и Элейн распорядилась зажечь светильники. Хотя она горячо любила Ронвен, все же ей было приятно на время отдохнуть от навязчивого общества своей няни, следовавшей за ней повсюду, где только не было Джона. Ронвен сидела в беседке с Мараред, пока странствующий менестрель из Аквитании развлекал дам песнями, полными тоски о теплых южных краях. Жалуясь на головную боль, Элейн ушла вместе с Лунед, стремясь вернуться в прохладную тишину своих комнат, откуда открывался вид на реку. И впервые Ронвен не последовала за ней.
На дальней стороне замкового двора, над сторожкой, Джон метался в кровати, все еще под присмотром врача. Перед ужином Элейн зашла к нему. С некоторой застенчивостью она вложила свою руку в его и ощутила горячую, сухую, тонкую, как бумага, кожу его руки. Заметив это, врач предусмотрительно отослал ее прочь.
Под наплывом воспоминаний Элейн помрачнела – Джону следовало помочь как-то иначе. Она была уверена, что он поправился именно благодаря заботам Ронвен. В то утро она видела, как долго и методично врач прикладывает пиявки к худому телу мужа, к его груди и рукам, дожидаясь, когда, насосавшись крови, они свалятся в стоявшее внизу серебряное блюдо. Джон спокойно улыбался ей и попросил немного почитать. Элейн с радостью согласилась, но каждый раз ее глаза блуждали среди исписанных неразборчивым почерком строк пергамента и переносились на его лицо. Он был очень бледен; кровь его была недостаточно красной. Наверно, больше не стоило прикладывать ему пиявок. Элейн почувствовала, что скучает по двору своего отца, при котором были знахари с холмов, – такие, как Эинион, который казался Джону вредным и злым еретиком. Но, как рассказывала Ронвен, именно он научил ее всему тому, что она знала о целительстве, а это было немало.
– Довольно, – резко обратилась она к Лунед, когда та вновь принялась расчесывать ей волосы. Она беспокойно поднялась и подошла к окну, выглядывая в амбразуру, так чтобы можно было увидеть глубокую пропасть на западе. Там под лунным светом на расстоянии многих миль лежали гигантские спящие пики Ир-Виддфы.
– Ложись спать, Лунед. – Наконец, она решилась. – Ложись спать, я спускаюсь к конюшне.
Прошло немало месяцев с тех пор, как в ночной темноте она тайно ходила в конюшню к своим лошадям. Джон был непреклонен. Графине Хантингтон не пристало возиться с соломой, словно конюх, – теперь она уже стала женщиной.
От графини Хантингтон не могли ожидать, чтобы она вглядывалась в тени, или в одиночестве бродила по замку, или же галопом мчалась впереди мужчин, пропадая в пустошах во время соколиной охоты с любимым кречетом на перчатке. Ей следовало проявлять сдержанность и в любое время держаться, как подобает женщине.
– Миледи. – Мягкий голос остановил ее, едва она дошла до двери, ведущей во двор замка.
– Сенидд? – Она подозревала, что, когда ночью все в замке засыпали, он спал на пороге ее комнаты.
– Мне приказать, чтобы принесли фонари? – Вежливо спросил он.
– Не надо фонарей. – И она подошла к деревянной лестнице, ведущей во двор.
– Вам не следует уезжать одной. – Вежливый голос был настойчив.
– Я не одна, если вы со мной, – парировала она. Недовольно шурша юбками, Элейн сбежала по лестнице. Она остановилась внизу и обернулась. – Если хочешь, иди со мной. Если нет, можешь вернуться в большую залу и сделать вид, будто и не видел меня. Я собираюсь проехаться на Непобедимом.
– Ночью, ваша светлость?
– Здесь довольно света. Я не хочу, чтобы мой муж узнал об этом, Сенидд. Если предашь меня, отправишься назад в Гвинед. – Ее тон не оставлял никакого сомнения в том, что именно так и будет.
– Очень хорошо, ваша светлость.
Она внезапно улыбнулась ему.
– В последний раз, Сенидд, прежде чем я задохнусь тут. – К ней вернулась обычная очаровательная манера и вкрадчивая улыбка, против которой не мог устоять совершенно ни один мужчина, он знал об этом. – Ну, пожалуйста.
Если грумов и удивила просьба взнуздать большого жеребца для их маленькой госпожи, то виду они не подали. Коня вывели, и Сенидд помог Элейн взобраться в высокое седло. Он поспешно сел на свою резвую лошадь, опасаясь, как бы Элейн не поскакала галопом в темноте, но она степенно провела жеребца к сторожке у подъемной решетки ворот и осадила его, дожидаясь, когда открыли главные ворота, а потом погнала коня по дороге. Буря подступала все ближе, и глубокий сумрак неба на юго-западе через короткие промежутки времени разрывали зигзаги молнии. Непобедимый шел беспокойно и недовольно фыркал на шедшего за ним коня.
– Если мы выедем на дорогу за поросшей вереском пустошью, то сможем перейти на галоп, – наконец произнесла Элейн. Ее подавляли огромные пространства равнин, таинственно мерцавшие в лунном свете, и гигантский балдахин неба, этого безграничного восточного неба, под которым земля казалась такой маленькой и неприметной.
– А что, если мы попадем в бурю? – Сенидд почувствовал откуда-то издали сладковатый, прохладный запах дождя. Он заволновался, забеспокоились и лошади.
– Я поеду и в бурю.
– Нет, мадам, подумайте о себе, о своей безопасности. Прошу вас, давайте вернемся. – Он знал, что она не должна была этого делать; если с ней что-нибудь случится, виноват будет он. Сенидд вздохнул, в сотый раз теребя меч в ножнах.
Своеволие было главным недостатком Элейн. В детстве ее никогда не учили послушанию, а ее муж был столь же нетребовательный к ней, как и все вокруг нее.
Непобедимый злобно огрызнулся, и конь Сенидда отступил в сторону.
– Поехали. Здесь достаточно хорошо видно. – Элейн взяла поводья, и жеребец пошел медленным шагом.
– Почему, принцесса?
Она почувствовала неодобрение в его голосе и, пытаясь справиться с удилами, придержала коня и остановилась.
– Что ты имеешь в виду? – воинственно подняла она голову.
– Почему вы так ездите верхом? Графиня и принцесса должна вести себя, как положено даме…
Даже в лунном свете он заметил, как румянец залил ее щеки.
– Сенидд, дамы бывают разные – этому меня научил мой муж. Я из тех дам, что держатся в седле, как Рианон на ее белой лошади, которую не мог остановить ни один мужчина. – Она задумчиво произнесла мягкое уэльское имя.
– Ваш муж и правда так говорил? – Сенидд воззрился на нее.
Она выразительно кивнула.
Элейн читала Джону, когда он лежал в лихорадке, с закрытыми глазами, на дневной постели, специально устроенной в большом зале. Сперва она досадовала, что приходится проводить так много времени в заботах о муже, в то время как ей хотелось радоваться солнцу и ездить верхом. Понимая это, он стал звать ее к себе лишь на короткие периоды времени, постепенно удлиняя их. Как-то раз, когда за окном по крышам бил проливной дождь, мощными водопадами стекая по каменным желобам с карнизов дозорной башни, он усадил Элейн подле себя и, улыбаясь, вручил ей сверток, завернутый в кусок полотна.
