Генрих как будто чуть присмирел, но в гневе он был неукротим.
– Тогда я скажу ей! Твой брат, племянница, мертв!
– Мертв? Мой брат? – Побелев, Элейн глядела на короля.
– Да, твой брат Граффид, миледи. Прошлой ночью он был убит.
– Убит? – Она обмерла.
– Убит! – повторил Генрих. – Это ведь ты подговорила его к побегу, когда навещала его вчера, не так ли? Три года он терпеливо жил здесь, в Тауэре, как наш гость. И вот ты посещаешь его – и в ту же ночь он пытается бежать через крышу. И что же? Пресвятая Дева! Я теряю заложника, и теперь твой второй брат, не сомневаюсь, снова поднимет против меня Уэльс! – Его кулаки с грохотом обрушились на стол.
Элейн еле сдерживала слезы:
– Где он?
Король прав. Это ее вина. Смерть Граффида на ее совести.
– Он лежит в церкви святого Джона, миледи. – Священник с сочувствием смотрел на ее искаженное страданием лицо. – Я уверен, его милость позволит вам проститься с ним.
Генрих мрачно кивнул.
– Хорошо, простись с ним. А потом возвращайся в Фозерингей со своим мужем. Я повелел ему держать тебя там. Ты больше не поедешь ни в Шотландию, ни в Уэльс. – Он сложил руки на груди, но злорадная усмешка, звучавшая в его голосе, говорила о том, что гнев его вовсе не прошел. – Я более не желаю видеть при своем дворе ни тебя, ни твоего мужа.
VI
Фозерингей. Март 1244
– Это все твоя вина! – Роберт де Куинси кипел от злости. – Нам так было хорошо в последнее время, а теперь мы оба в изгнании! – Со ступеней лестницы он наблюдал, как во двор его поместья в Фозерингее въезжала длинная вереница повозок с вещами. – По иронии судьбы я назначен твоим тюремщиком на этот раз самим королем! – Он мрачно улыбнулся. – Ты должна оценить всю нелепость положения, в котором оказалась. Ты все устроила своими руками! – Он вдруг сменил тон. – Но разве нет хоть доли приятности в том, что мы опять вместе, как законные супруги? Разве не так, дорогая?
– Не думаю, что это будет к лучшему, ни для меня, ни для тебя, – возразила Элейн.
Нет, она и дня не вытерпит. Быстроногий Там-Лин еще не утомлен. Последний день пути они проехали всего миль десять, не больше. Как только Роберт начнет клевать носом, насытившись яствами и напившись вина за обедом, который она в последний раз разделит с ним, она сядет на коня и ускачет на север.
Ронвен по настоянию Элейн осталась в Лондоне, а вместе с ней и Хол. Здесь, в Фозерингее, у нее не было ни одного близкого человека, которому она могла бы довериться. Конечно, она поскачет одна, и очень быстро, и будет молиться о том, чтобы Александр принял ее.
Снаружи дул пронзительный зимний ветер. Элейн стояла в холодном нижнем зале дома. Кто-то разжег огонь в очаге, но сырые поленья еще не разгорелись, и по полу стелился дымок. От ковров пахло сыростью, мебель еще не расставили. Дом был неприветливым, чужим. Она поежилась и огляделась. И все-таки у нее был тут друг. Вон там, в тени, опять та дама, что посещала ее в замке Лох-Ливен, дама, которую загадочные силы связали с Элейн одной кровью.
– Мрачновато, да? – произнес Роберт у нее за плечом. – Тут нам с тобой радости будет мало. – Он взял ее руку чуть пониже плеча и крепко сжал знакомой грубой хваткой. Она передернулась от отвращения. – Тебя будут тут сторожить, милая моя, на случай, если в твоей голове вдруг возникнет глупое желание сбежать. Разве король не предупредил тебя об этом? Нет, Александру ты больше не нужна. А об этом Генрих не сообщил? Король Шотландии не желает больше таких поездок на север. Он утратил к тебе всякий интерес. Ты ведь знала об этом, верно? И если ты своим поведением дашь мне повод для беспокойства, я запру тебя, мне это разрешил сам король. – И, помолчав, он добавил: – Я расправлюсь с тобой, как пожелаю. И никакой шотландец, будь он король или пахарь, – никто мне этого не запретит.
VII
Фозерингей. Пасха, 1245
Через четыре месяца она зачала, и в первый день Пасхи у нее начались роды. Роберт находился у постели, пока схватки, одна за другой, сотрясали ее тело. Он улыбался.
– По крайней мере, на этот раз я знаю, что это мой ребенок. Мой сын.
Роберт был трезв. С равнодушным любопытством он наблюдал, как суетились женщины, готовившие покои к такому торжественному случаю. В то утро плотник принес в спальню колыбель для ребенка, украшенную тонкой резьбой и отполированную. В нее положили маленькие простынки, пеленки и одеяльце. Новые свивальники висели над огнем – их прогревали.
Повитуха Элис стояла у постели, крепко прижав руку к вздувшемуся животу Элейн.
– Он уже скоро выйдет, миледи, я чувствую, как напрягаются ваши мышцы. Все идет, как надо. Девушка, принеси полотенце вытереть лицо миледи! – Элис не переставала отдавать распоряжения. Она считалась большим знатоком своего дела.
Элейн вытерли мокрый лоб. Она все время стонала. Это были первые такие тяжелые роды. Два предыдущих раза обошлись гораздо легче – дети были маленькие, хрупкие. Застонав, она рванулась из-под сильной руки повитухи и, поджав ноги, села.
– Я хочу походить. Не могу больше лежать. Помогите мне встать на ноги. – Пот струился по ее лицу.
– Лучше лежать, не двигаясь, миледи. – Элис с неожиданной силой бросила ее назад, на подушки.
– Я не могу лежать! Ради Бога! Животные в это время ходят…
– Вы не животное, миледи. Думаете, когда наша Пресвятая Дева производила на свет своего сладчайшего Младенца, она так же шумела, как вы? – Повитуха склонилась над Элейн, у нее изо рта пахло луком. – Ради вашего ребенка лежите спокойно.
– Нет! – оттолкнула ее Элейн. – Я хочу ходить… Мне надо встать… – Она ногой откинула покрывало и попыталась рывком спустить ноги с постели. Ее рубашка была вся в крови.
– Лежи спокойно, Элейн! – Грубый окрик Роберта перекрыл ее громкие стоны и взволнованные голоса женщин. – Или я прикажу привязать тебя к кровати. Не хочу, чтобы мой сын пострадал.
Элейн закрыла глаза. Она заметила, что Элис как будто пропустила мимо ушей слова Роберта.
– Не обращайте внимания, миледи, – сказала она ласково. – Лежите спокойно, и все.
– Значит, сына надо спасать, а жену не надо! – сквозь сжатые зубы прокричала Элейн.
– Уверен, что выбирать не будет нужды. – Роберт повернулся к Элис. – Долго еще? – И он притворно зевнул. Уже вечерело.
– Как будет угодно Богу, – резко ответила Элис. – Женский удел – рожать в муках. Ребенок родится, когда сам того пожелает, не раньше.
– Я думаю, его надо повернуть. – Старуха, которая занималась растопкой огня в очаге, подошла к постели. – Мне пришлось видеть такие роды несколько раз. Ребенок идет вперед ногами, помяните мое слово. Его надо повернуть.
Острая боль словно перерезала тело, и Элейн закусила губу. На языке она почувствовала соленый вкус крови. Она слишком устала, чтобы с ними спорить. Силы ее кончались. Боль волнами накатывала на нее, ломала и, отступив, оставляла лежать без чувств. Но следующая волна боли заставляла ее очнуться, и Элейн опять начинала страшно кричать.
